Да, они выпали на долю не всех, но многих, и у меня хватает ума не считать себя исключением. Поэтому, описывая в нижеследующей зарисовке Ленгрис, не могу определенно сказать, с какой целью это делаю. Каждый волен приписать мне тот мотив, какой предпочтет.
Кроме того, я знаю, что те, кому нравится воображать, будто они не могут мне поверить, должны нести основное бремя вины, которая падет на нас всех, если со всеми Ленгрисами, где бы они ни обнаружились, не будет покончено.
Упоминать места, страны, фамилии нет нужды — это лишь собьет с толку, приведет к спорам и взаимным обвинениям между противоположными сторонами, между государствами, идеями, блоками, каждый из которых настолько поглощен обидами на других, что не меняет ничего в собственном поведении.
Вот вам Ленгрис.
Молодого фельдфебеля, осужденного на тридцать лет за подрывную работу против рейха, однажды застукали, когда он хотел дать соседке-заключенной кусок мыла. Охранник позвал командира отделения, оберштурмфюрера Штайна, человека с кошмарной фантазией.
— Что это, черт возьми, я слышу о двух голубках? Вы стали женихом и невестой? Так-так, это надо отпраздновать.
Всему этажу приказали спуститься во двор. Молодой паре приказали раздеться догола. Был сочельник, вокруг нас кружились снежинки.
— А теперь мы хотим увидеть небольшое совокупление! — сказал Штайн.
* * *
Маринованная селедка, которую выдавали в редких случаях, не годилась в пищу, но мы ели ее — головы, хребты, чешую и все прочее. В камерах нам связывали руки за спиной. Мы ложились на живот и ели, как свиньи. На еду нам отводилось три минуты, и зачастую селедка была обжигающе горячей.
А когда намечалась казнь заключенных…
Такие дни начинались с пронзительных свистков, колокол звонил разное количество раз, оповещая, каким этажам спускаться. При первом свистке полагалось встать по стойке «смирно» лицом к двери камеры. При втором начинался марш на месте: топ, топ, топ. Затем эсэсовец включал механизм, распахивающий все двери, но ты продолжал маршировать, пока не раздавался очередной пронзительный свисток.
В один из таких дней вешали восемнадцать человек. Внизу, во дворе, мы образовали полукруг возле помоста, сооружения около трех метров высотой с восемнадцатью виселицами наверху. С виселиц свисало восемнадцать веревок с петлями. Зрелище свисающей веревки с петлей стало частью моей жизни. Перед помостом стояло восемнадцать гробов из неструганых досок. Приговоренные мужчины были одеты в полосатые брюки, женщины в полосатые юбки — и только. Адъютант зачитал смертные приговоры, затем восемнадцати было приказано взойти по узкой лесенке на помост и построиться; каждый стоял у своей веревки. Роль палачей исполняли двое эсэсовцев, рукава их были закатаны выше локтя.