Мы были, мягко говоря, не совсем в своем уме. Естественная реакция. Лиха мы хлебнули полной мерой. К счастью, все понимали наше состояние, и майор оказался разумным человеком. Отнесся к нам со всей добротой, и мы, узнав, что он находился на другом судне и перенес то же самое, стали менее ершистыми.
Фельдфебель на складе обмундирования, увидев нас, с широкой улыбкой протянул Порте руку. Мы рассказали ему о своем спасении и спросили, нет ли каких вестей о Старике. Фельдфебель сказал, чтобы мы поискали свои вещи, а он тем временем постарается помочь нам. Зашел в свой маленький кабинет, вскоре вышел и пригласил нас зайти и подождать. Он ждал сообщения через десять минут. Угостил нас шнапсом, сигаретами, стал расспрашивать о подробностях гибели судов, но мы почти ничего не рассказали, потому что беспокоились, и десять минут тянулись слишком долго. Казалось, что Старик находится там, но ему не позволяют с нами встретиться. Всякий раз, когда звонил телефон, он словно бы выскакивал оттуда.
— Алло… Да… Где?… Спасибо.
Фельдфебель повернулся к нам. Улыбку его я помню до сих пор.
— Он в одной из флотских казарм в порту.
Мы с Портой выбежали из кабинета, даже не сказав «спасибо»; надеюсь, фельдфебель понял, что причиной тому были не грубость или неблагодарность. На войне друг — совершенно особое существо. Поначалу ты живешь в шумном, отчаянном одиночестве; потом находишь друга и постоянно помнишь, что он в любую минуту может погибнуть, и ты снова останешься один в орудийном громе.
Следующие четыре или пять дней мы провели, слоняясь без дела. Разумеется, посетили Помпеи и поднялись на Везувий, кратер которого, ясное дело, стал жертвой красноречия Порты.
Потом утром нас погрузили в двенадцать транспортных самолетов, и мы полетели «клином» под охраной истребителей. Средиземное море скрылось позади, далеко внизу проплывали черные горы. Время от времени мы видели озеро или деревушку. Дважды совершали посадку и наконец достигли места назначения, вестфальского города Вупперталь. Прошагали по нему строем к казармам в пригороде Эльберфельдт. Там нас разбили на три роты — это и все, на сколько хватило людей, — после чего нам предстояло отправиться на восточный фронт и войти в состав Двадцать седьмого танкового полка.
Старик покачал головой и заговорил презрительным тоном:
— Не будь наивным, Ганс. Пока есть хоть один соблюдающий дисциплину офицер, мы будем помалкивать, держать шаг и направление. Вспомни, что произошло в восемнадцатом году. Ребята в солдатской форме восстали лишь когда треклятая война оказалась проигранной. Однако храни нас Бог от революции. Это бесцельная, бессмысленная глупость. Нет, мой дорогой, ограниченный немецкий колбасник так боится всего, что даже думать не смеет, а с испуганными людьми, у которых душа в пятки уходит от всего решительного, революции не сделаешь. Она окончилась так, как и следовало ожидать: ловкачи улизнули с добычей. Ищейки получили полную волю, теперь они появились опять и хлещут нас кнутами. Я не сомневаюсь, что война снова будет проиграна, но назовите меня Адольфом, если это приведет к революции. Повторится прежняя гнусная история. Ловкачи сплотятся, позаботятся о себе, а когда пройдет достаточно времени, помогут ищейкам снова взять силу, вложат им в лапы новые кнуты, и нам снова придется подставлять под них спины. Пока мои высокочтимые соотечественники не начнут понимать, что к чему, на них полагаться нельзя. Гитлер и его подонки, разумеется, будут уничтожены, и чем скорей, тем лучше, но что они такое, если не паршивые марионетки? Однако если уничтожить только марионеток, а режиссеру позволить скрыться с барышами, это не революция.