* * *
Ни строгости начальства, ни ретивость всяких Райв не могли искоренить лагерных амуров. Они только опошляли «амурство» и совершенствовали его хитрость и ловкость. Соловчанок, согрешивших против запрета любви или проще сказать, половых потребностей, в обычном порядке переселяли в женский штрафной лагерек на Заяцком острове. Там над ними сперва начальствовал некий Гусин, якобы видный деятель крымской ЧК при Бела Куне (Клингер, стр. 190), а после, с 1926 года — семидесятилетний еврей, бухгалтер ЧК Маргулис (Ширяев, стр. 15). Вместе с неоплодотворенными грешницами попадали туда и забеременевшие. Режим на Зайчиках был строгий, мужчин — шаром покати, паек — штрафной, место голое, весь островок с часовенкой, как на ладони. Оттого забеременевшие, оставшиеся в бараке, но не пойманные, скрывали свое состояние до самого последнего дня. И когда уже некуда было деваться, почти на сносях — они «объявлялись», т. е. признавались в беременности. Таких из женбарака отправляли не на Зайчики, а на Анзер. Там, на Голгофе, они рожали и выкармливали грудью младенцев-соловчан «в сравнительно сносных условиях на легких работах», жили в главном корпусе и получали статус «мамок» (Ширяев, стр. 344).
Куда более мрачными красками рисует положение «мамок» Клингер (стр. 190):
«Безнаказанно насилуя каэрок и уголовниц, заражая их и делая матерями, чекисты свою вину возлагают на подневольных арестанток. Сейчас же после родов младенцев отнимают у матерей, а их отправляют на Зайчики, где не лучше, чем на Секирке. Там над ними глумится чекист из Крыма Гусин, доводя их до сумасшествия и самоубийств».
О судьбе младенцев Клингер упустил рассказать. Но вот еще более чудовищные вести про 1927–1929 годы преподносит читателям сам уполномоченный ИСО Киселев (стр. 98, 99):
«Я видел на Анзере на Голгофе 350 „мамок“, все в грязных мешках из-под картофеля с дырами для головы и рук и в лаптях на босую ногу. Младенцы получают литр молока в неделю, „мамки“ — 300 гр. хлеба и два раза в день грязную воду, в которой варилось пшено. В отчаянии, многие „мамки“ убивают своих детей и выбрасывают их в лес или в уборную, а сами кончают жизнь самоубийством. За детоубийство их ссылают на Зайчики на один год, но, обычно, через месяц отсылают на штрафные работы, чтобы не сидели без дела». Спрашивается, сколько недель на таком питании «в холодной огромной церкви с одной плитой, лежа на еловых ветках» могут прожить «мамки» и дети? Ведь этих детей, когда они подрастали, отвозили в детдома. Оттуда еще через несколько лет часть их отбиралась в специальные интернаты ГПУ-НКВД, где из них готовили смену таким Киселевым. Он-то знал об этом! Не в подъем врет человек! Вообще, об условиях жизни оштрафованных соловчанок каждый летописец передает, сообразуясь со своим образом мышления, и получается — «Кто в лес, кто по дрова».