Марко открыла глаза, Она увидела, что я сижу на ее постели с письмом в руке.
— Умерла моя мать, — сказала она. — Так вы не ляжете со мной?
И, проговорив это, она протянула ко мне руку.
— Молчи! — сказал я. — Спи, оставь меня.
Она повернулась к стене и снова заснула. Я смотрел на нее еще некоторое время, пока не убедился, что она уже не услышит меня, и тихо вышел из комнаты.
Однажды вечером я сидел с Деженэ у камина. Окно было открыто; был один из первых дней марта, этих предвестников весны; незадолго перед тем прошел дождь, нежное благоухание доносилось из сада.
— Что мы будем делать, друг мой, когда придет весна? — спросил я. — Мне хочется попутешествовать.
— Я сделаю то, что сделал в прошлом году, — ответил Деженэ. — Я поеду на дачу, когда настанет время туда ехать.
— Как? Вы каждый год делаете то же самое? Значит, вы начнете сначала и будете жить так, как жили в этом году?
— Что же мне, по-вашему, делать?
— Вот именно! — воскликнул я и вскочил с кресла. — Да, вы хорошо сказали, — что делать? Ах, Деженэ, как мне все это надоело! Неужели вы никогда не устаете от жизни, которую ведете?
— Нет, — ответил он.
Я стоял перед гравюрой, изображавшей Магдалину в пустыне; невольно я сложил ладони.
— Что это вы делаете? — спросил Деженэ.
— Если бы я был художник, — сказал я, — и если бы я хотел изобразить меланхолию, я не стал бы рисовать мечтательную молодую девушку с книгой в руках.
— На кого же это вы сегодня ополчились? — сказал он со смехом.
— Нет, в самом деле, — продолжал я. — У этой плачущей Магдалины душа исполнена надежды; бледная и болезненная рука, которой она подпирает голову, еще благоухает ароматами, которыми она умастила ноги Христа. Разве вы не ведите, что в этой пустыне — целый мир зовущих мыслей? Это вовсе не меланхолия.
— Это женщина, читающая книгу, — ответил он сухо.
— И счастливая женщина, — прибавил я, — и счастливую книгу.
Деженэ понял, что я хотел сказать. Он увидел, что мной овладевает глубокая грусть, и опросил, нет ли у меня какого-нибудь горя. Я колебался, отвечать ли ему, а сердце у меня надрывалось от муки.
— Полно, дорогой Октав, если что-то огорчает вас, доверьте это мне без всяких колебаний. Говорите откровенно, вы найдете во мне друга.
— Я это знаю, — ответил я, — у меня есть друг, но у моей скорби друга нет.
Он стал настаивать, чтобы я высказался.
— Ну, хорошо, — сказал я, — а если я выскажусь, какой для вас в этом будет толк, раз вы ничего тут не можете сделать, да и я тоже? Предлагаете ли вы мне открыть вам тайники сердца или только ответить первым попавшимся словом, привести что-либо в оправдание?