– Тебе лучше с нами уехать.
И опять зашагал по тротуару.
– Почему – лучше?
– Тут неразбериха начнется. После Победы. А мы тебя во Францию переправим.
– Или – на Колыму.
И опять остановился ее спутник. К ней повернулся и еще непримиримее взъерошился:
– Пропаганды наслушалась?!
– А у меня – дети.
– Какие дети? Какие?..
– Те, которым жить страшно.
– Фашистских подобрала?
– Дети фашистскими не бывают. Дети – это дети. Белые, черные, рыжие. Да хоть в полосочку.
Повернулась и ушла.
Прибыл я в часть. Тут – последние бои, ребята со смехом в них идут, а у меня на душе какая-то клякса образовалась. Я в бой не то что со смехом – с полным безразличием шел, будто не только фронтовой опыт растерял, но и природную свою интуицию. Болван болваном с автоматом наперевес. Топал, будто кем-то специально заряженный.
Ну и добился своего тайного желания: ранило меня в мякоть. Рана пустяковая, с такой в тяжкие наши времена и в медсанбат не отправляли. Перевяжет санитар, и ты – опять: «Ура, ребята!..» Но в конце войны командиры берегли своих обстрелянных, которые лиха до третьего колена нахлебались.
Два дня я в медсанбате околачивался, а на третий сбежал. И прибыл прямиком к командиру полка.
– Батя, уважь мою просьбу. Дозволь долечиться в том городишке, который ты мне на именины подарил. Люди там хорошие, добро помнят. И, это… Природа.
Усмехнулся Батя:
– Глазастая?
А я покраснел до жара. Ну прямо как мальчишка, алым знаменем весь залился. Ей-богу.
– Пару автоматчиков тебе выделю.
– Зачем мне автоматчики? Городок мирный.
– Мирный. Пока отцы с мужьями прятаться туда не вернулись. С автоматчиками – не возражаю. И отпуск на десять дней подпишу для восстановления здоровья.
Ох, с какой же радостью я «спасибо» ему тогда сказал!..
Конечно, никакой отпуск он мне подписать не мог, но санбат имел право отправить меня подлечиться в только что открытый госпиталь для выздоравливающих офицеров. Об этом ходили разговоры, я их наслушался, почему и помчался к Бате.
А он – согласен, дескать, Сынок, но – с оговорочкой. И оговорочка эта – размером в два автоматчика, которым он велел глаз с меня не спускать. Представляете, я еду не с бургомистром встречаться, а с его переводчицей, а тут – две стереотрубы.
– Ребята, – говорю им по-дружески, – вы меня не очень-то пасите. Фрицев там нет – одни немцы.
– Разберемся!
Не знаю, как бы они там разобрались, да несчастье помогло. В то время брошенных машин в Германии было, как говорится, выше крыши, и гоняли на них по всем аккуратненьким немецким дорогам, кто только мог. Без всяких прав, знаний или хотя бы тракторного опыта.