— Я не знаю, что это такое — «влюбилась», — очень серьезно ответила она и посмотрела сквозь стеклянную стену павильона, сквозь людской поток и автомобили куда-то далеко, где мог быть сейчас Марат.
— А я знаю, — тихо сказал Чиз.
Он отхлебнул глоток кофе и, поставив стакан на стол, подпер рукою подбородок. Печально вытянувшаяся из галстука шея была у него такая же длинная, как рука.
— Расскажи про ребят, — попросила Надя. — Федорова как там?
— Федорова ничего. Все ничего. И я тоже ничего.
Он махнул рукой, опять поправил галстук, который почему-то сползал все время набок, и потянулся за трубочкой с кремом.
— Ты ешь. Ты, Надьк, не волнуйся, ты обязательно его встретишь. Я знаю одно место, где каждый человек раз в месяц обязательно бывает.
— Какое место?
— Памятник Пушкину.
— Это место и я знаю, — сказала Надя.
По коридору осторожно прошлепал в тапочках отец, заговорил шепотом с мамой на кухне. Надя запрокинула руки за голову и потянулась сладко, как в детстве. Из зеркала старенького шкафа на нее смотрела улыбающаяся девочка. Она выпростала из-под одеяла руку и погрозила сама себе пальцем:
— Смотри не подведи!
— Ты с кем там разговариваешь? — заглянул отец.
— С собой. Даю себе последние наставления, как вести экскурсию, — улыбнулась ему дочь.
— Может быть, я с вами все-таки пойду?
— Нет, папа, я сама.
Она была счастлива оттого, что лежала в уютной кровати, оттого, что слышала посвистывание чайника на кухне, оттого, что видела перед собой отца. И она была немножко несчастлива из-за Марата. Она была постоянно счастлива и несчастлива по этой причине.
В метро Надя рассматривала сидящих напротив пассажиров, и многие лица ей были приятны, как хорошие рисунки или картины. Она ехала одна, потому что в новой школе у нее не было еще подруг, если не считать Ленку. Эта самолюбивая девчонка обещала зайти, чтобы вместе ехать, то вечером прислала с братишкой записку, что не желает «нести шлейф президентского платья» и потому пусть на почетный эскорт Надя не рассчитывает. Странная выходка! Обижаться было бы глупо. Обижаются на тех, кого любят, а к Ленке Надя только приглядывалась. Недоразумения начались чуть ли не с первого мгновения, как только Надя села рядом с ней за парту. На уроке черчения щеки Ленки вдруг запылали краской обиды. Qua сузила свои большие серые глаза и остреньким, напряженным локтем отодвинула тетради и книжки, случайно заехавшие на ее территорию.
— Ты что? — спросила Надя.
— Не люблю, когда подглядывают.
— Я не подглядываю. То, что у тебя в тетрадке, есть и на доске.