— Что говоришь-то? — Белозерцева тронула ее за плечо. Старуха вздрогнула. Подняла голову. Лицо ее было узенькое, сморщенное, под черным краем платка — выцветшие глаза навыкате, запавшие щеки дрожат.
— Убили, всех убили, — теперь уж более различимо проговорила она. — Всех убили, ироды. И Ванюшку, и Сашку, деточек моих, и Марфушку, ей всего пять годков исполнилось…
— Авдотья Степановна, вы Остаповых помните? — спросил ее нетерпеливо Сверчков, — Остаповых, соседей ваших? Что с ними стало? Вот товарищ комиссар интересуется, — он указал на Белозерцеву.
— Остаповых? — переспросила старуха едва слышно, Лиза затаила дыхание. — Остаповых, — слезящиеся, красноватые глаза Авдотьи заморгали, потрескавшиеся губы вздернулись. — И их убили, — проговорила она, снова опустив голову. — и Мишку Остапова, и Анну, жену его, и внучика Митьку.
— А девушка, девушка у них жила? Она на каникулы к Остаповыми приехала. Натальей звали. Не помните? — спросила Белозерцева и бросила взгляд на побледневшую Лизу. Старуха помолчала, потом сказала все так же вяло и бесцветно.
— Помню, из Ленинграда она приехала. Коса толстая у нее была, как у меня когда-то в молодости. Веселая девица, красивая. Тоже убили, — она всхлипнула громко, словно что-то надорвалось у нее внутри. — Всех убили. И девицу ту. Тоже.
— Неправда! Я не могу поверить! — Лиза стиснула руку Орлова, ее колотила дрожь, слезы, как она ни старалась сдержать их, катились по щекам, их сбивало ледяным ветром. — Я не верю, — еще раз повторила она и пошатнулась.
Сверчков бросился, чтоб поддержать ее, но Орлов успел скорее, обнял повернув к себе:
— Не плачь, не плачь, — приговаривал, сам понимая, что все утешения бесполезны.
— Отведите ее в машину, лейтенант, — проговорила мрачно Белозерцева. — Я сейчас приду. Вот только с капитаном еще потолкую.
— Я не верю, этого не может быть, — пока Орлов вел ее к дороге, Лиза говорила и говорила, все одно и то же, сама не слыша собственного голоса. — Не может быть, чтоб вот так, вот так одна, совсем одна.
— Теперь все может быть, — вздохнул Орлов и распахнул перед ней дверцу машины. — Садись, погрейся. Все может быть, Лизок. Столько вокруг горя, что уж ничему не удивляешься. Только ты не одна, я с тобой. Пока не убили.
— Господи, Алексей, что ты говоришь! — воскликнула Лиза, стирая рукавицей слезы с лица, и отвернулась от него. Мелкая пороша билась в стекло.
— Я бы на твоем месте, Елизавета Григорьевна, расстраиваться не торопилась, — дверца машины хлопнула, Лизу обдало холодным, морозным воздухом, Белозерцева села рядом с шофером. — Может статься, что от собственного горя у старухи все в памяти перепуталось, шутка ли сказать — две дочки и три внука погибли, да так, что и хоронить нечего — по кучке пепла только осталось. Мне капитан Сверчков доложил, что в сентябре сорок второго, когда немец на Сталинград шел, они в оцеплении у этой же самой Колочовской — Красноармейской стояли. Приказано было ни шагу назад, так они всех дезертиров, кто с фронта бежал, огоньком здесь встречали. Так вот, все, кто оружие держать мог, при отступлении с нашей армии ушли, это Сверчков точно знает. Кроме того, в Колочовской дивизионный госпиталь находился почти с неделю, так многие из здешних девчонок в добровольные помощники пошли, санитарками. С госпиталем и ушли из Колочовской дальше к Сталинграду. Так что когда немец пришел, тут разве что старики-инвалиды да старухи вроде этой Авдотьи, которая хозяйство свое бросить побоялась, несколько баб да детишки малые остались. Я к тому это говорю, — Белозерцева повернулась к притихшей Лизе, — что Наташа вполне могла в медсестры поступить или уйти с заградотрядами НКВД или с какой-нибудь частью отступающей. Ты не отчаиваяйся, — она протянула руку и прикоснулась к Лизиной щеке, — теперь Паулюса пленили, Манштейна отбросили, порядка больше будет. Может, и выяснится, где Наташа находится. Я тебе обещаю, как только вернусь в Москву, постараюсь навести справки поточнее, чем свидетельства этой старухи Красновой. А ты жди. Договорились? Веришь мне?