Наверное, Дзержинский обошелся бы со мной куда круче, если бы не тщательно подготавливаемая в недрах ЧК операция, над которой он работал давно. Мне отводилась там весьма важная роль, и исполнить ее не смог бы никто другой. Операция «Трест» стала звездным часом Дзержинского и весьма важным этапом моей собственной агентурной деятельности. Она была с блеском разыграна многими талантливыми чекисткими самоучками, изображавшими заговорщиков, и завершилась арестом ведущих белоэмигрантских оппозиционеров, пленением самого их главаря Савинкова и убийством крупнейшего английского разведчика Сиднея Рейли, представлявшего страны Антанты.
Мне в этой блестящей задумке отводилась роль связника между «теми и этими», роль чрезвычайно важная, ведь от нее зависела степень первоначального доверия сторон друг к другу, что невозможно переоценить. И, конечно, Дзержинский не мог рисковать из-за скандала с молоденьким поэтом, которому не повезло в меня влюбиться. Эта выигрышная партия привела меня из разряда агентов в число штатных сотрудников органов, за нее я получила офицерское звание и постепенно стала подниматься по служебной лестнице, пока застрявшая в голове пуля в 1937 году не положила конец моей карьере в НКВД. Теперь моим уделом стала комиссарская работа: листовки, речевки, стихи и проза, политинформации и самое главное — постоянные обследования у кремлевского доктора. Проживу ли еще год? — Катерина Алексеевна замолчала.
За окном все так же вьюжило, в трубе завывал ветер.
— После того как было покончено с Савинковым и Рейли, приехавшими по доброй воле в Россию на встречу с так называемыми сопротивленцами, мне пришлось участвовать еще в нескольких секретных делах. О них пока рано говорить, срок давности не истек. В частности, одно из них касалось ликвидации Троцкого в Мексике. В последний год жизни Дзержинского и в первые годы правления его преемника я могла бы сказать, что обладала влиянием, которому позавидовали бы и старые работники ЧК. Очередной Первомай встречала за правительственным столом в Кремле, куда меня пригласили. Правда, — Катерина Алексеевна рассмеялась, — с перевязанным глазом. Меня здорово поколотил очередной любовник — носильщик с вокзала, здоровый парень. Прежде чем его забрали на Лубянку, он успел хорошенько поквитаться со мной. Хоть я и давала клятву, больше никогда, но страшно сидеть одной дома и все время думать, думать о том, что уже не вернешь, чего больше никогда не будет. О том, какие ошибки совершил, кто виноват во всем, и понимать безысходность. Самое ужасное — безвозвратность и безысходность. Невозможность принять то, что есть, и осознание, что это — навсегда, а другого уже никогда не будет.