Ничего не случилось… (Тельпугов) - страница 14
— Конкретнее, думаю, никто не знает. Ты полегче подкинуть можешь вопрос?
— Про второй фронт что нового? — мрачно спросил командир. — Будет он или нет? И если будет, то когда? Сколько можно?…
Плужников и на это не знал, что сказать утешительного:
— Тушенки отведали из грузового?
— Я лично не успел еще. И он тоже, — командир глянул на Старика. — Говорю же, сразу, как грузовой парашют подобрали, содержимым полюбовались и тут же в отряд все отправили, а сами вас разыскивать начали. А что? Хороша тушенка?
— Глаза б мои на нее не глядели, — сознался Плужников.
— Что так? — удивился командир.
— «Вторым фронтом» Черников ее в насмешку прозвал.
— Кто такой Черников? — не понял Василий.
— Кореш мой по госпиталю. Большой весельчак был, заводила и выдумщик.
— Весельчак и выдумщик? — переспросил командир. — А мы тут, откровенно говоря, надеемся. Вот-вот откроют, думаем.
— Угу, — промычал Плужников и зло сплюнул, — курочка-то еще в гнезде…
Что он мог сказать о пресловутом втором фронте этим людям, переносящим такие тяготы, воюющим без лишнего патрона, без лишнего метра бинта? И как воюющим! А сказать все же нужно было. Не утешительную размазню — что-то более или менее внятное.
Слободкин, молчавший до сих пор, решил прийти на помощь старшому:
— У меня тоже был кореш в госпитале. Два прозвища имел: «Граната» и «Второй фронт». Десятки осколков из него вытащили. И все ровненькие — по рисочке. Врач осколки выбрасывать не велел: их, говорил, в музее будут показывать — почти целая «лимонка» меж ребер одного человека…
— Так, с «Гранатой» понятно, — перебил Сергея командир. — А почему «Второй фронт»?
— К строевой парня годным после всего этого не признавали. Он сказал, как только выпишется, переправится в тыл, организует партизанский отряд, назовет его «Вторым фронтом».
Командир покачал головой.
— Сейчас придумал?
— Не имею привычки. Все в точности так и было — ушел в тыл, собрал целый отряд раненых-перераненных, «Вторым фронтом» назвал. В «Комсомолке» об этом была статейка.
— Сам читал? Или как? — спросил командир.
— Сам писал даже.
Василий мрачно глянул на Слободкина.
— Если даже придумал, то к месту — на второй фронт, мол, надейся, а сам не плошай. Так выходит?
— Выходит так, командир.
— Ну, коли так, кончать перекур будем, — Василий словно вопрос задал. Можем ли двигаться, дескать?
Слободкин старшину своего вспомнил, Брагу. Тот всегда особый подход имел к солдату. Бывало, крик нет: «Подъем!», а сам каждого, и его, Слободкина, в том числе, быстрым, но внимательным взглядом смерит. Все ли в полном порядке, красноармеец Слободкин? Сыт ли ты? Не тяжело ли тебе? Не болит ли что? Нет ли потертостей? Тут, если даже все тело твое сто нет, вскочишь, найдешь свое место в строю. А если скажет «Запевай!» — запоешь, как бы худо тебе ни было. Бывает ведь худо солдату? И еще как! У каждого своя забота, своя беда. Один всю семью потерял с самого начала войны. Другой пишет дивчине письма и складывает их в вещмешок, потому как почтовые ящики редко на войне попадаются. Слободкину, например, ни одного не встретилось за все время в белорусских лесах и болотах. Вот и копил письма до случая. Потом, нежданно-негаданно оказавшись после госпиталя и военного завода в Москве, не знал, что с письмами теми делать, куда отсылать. Только справки пробовал навести, с военкоматами вел переписку. Трудно, очень трудно найти человека во время войны. Мать показала Сергею один из ответов, полученных ею на запросы о судьбе сына. Она поседела от того ответа, а Слободкин запомнил его на всю жизнь. Черным по белому чья-то недрогнувшая рука вывела, что он, Слободкин С. А., «значится в списке убитых, умерших от ран и пропавших без вести»… Без вести он не пропал, от ран богу душу не отдал, не сгинул от вражьей пули. Выдюжил, вернулся к матери, успел застать ее в живых. Как-никак свиделись. А вот другого близкого человека и следа не сыскал, хотя сделал, вроде бы, все, что возможно и невозможно. И вот снова он в краю лесов, болот и полей с сожженными хатами, с разоренными почтами, с оборванными проводами. В бесконечной разлуке с любимой. Жива ли? Здорова ли? Где воюет? Работает? Может, кто-то другой ей встретился? На войне всяко бывает. Эту мысль Слободкин постарался как можно скорее прогнать от себя. Но все-таки вспомнился ему один разговор с матерью на эту тему. Мать сказала, когда он отважился поведать ей о любимой: «Видно, сынок, любишь по-настоящему. Господи, как я рада за тебя, Сереженька! Без любви какая жизнь? Люби, люби! Тебя любят, и ты люби. Тебя забыли — ты все равно люби, люби всегда. Я так понимаю. Только тогда человек человеком себя чувствует, когда любит, всем пожертвовать ради другого готов, даже жизнью. И жертвует, гибнет, а любовь остается. Понял что-нибудь? Ничего ты не понял, сынок, но поймешь когда-нибудь»…