Стоило ли спасать такой вот мир – отдельный вопрос. Этим вопросом уже давно задавалась наша культура, в том числе и народно-песенная (почти фольклорная):
"Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
А на груди его светилась
Медаль за город Будапешт".
В утешение можно сказать, что Россия спасала и спасла не только мир, но и себя.
Мобилизация на абсолютное спасение – безусловное "ноу-хау" нашей истории. Победа в Великой Отечественной войне – высшее проявление этого исторического духа. Но и она адресует не к своей уникальности, а к традиции ("с фашистской силой темною, с проклятою ордой").
Характер такой мобилизации в другом ее варианте описал Лев Толстой в "Войне и мире". Вспомним знаменитые сцены, когда вдруг начиналось глубинное инстинктивное отречение от всего личного ради такого спасения.
То, что наша историческая личность держится на суперкоде подобной абсолютной мобилизации, – в общем-то, очевидно. То, что внутри мобилизации есть какое-то накаленное представление о новом и благом, – тоже очевидно.
ГОРАЗДО МЕНЕЕ ОЧЕВИДНО ТО, В КАКОЙ СТЕПЕНИ МОЖНО ГОВОРИТЬ О ПОВТОРЯЮЩЕЙСЯ МОБИЛИЗАЦИИ ИМЕННО ПОД АБСОЛЮТНУЮ ЦЕЛЬ РАЗВИТИЯ.
Повторю: то, что абсолютной целью может быть буквальное спасение от метафизически трактуемого нашествия ("проклятой орды", "силы темной"), очевидно. Очевидно и то, что абсолютной целью может быть некая благая (и новая в смысле победы благости) жизнь. Наконец, очевидно то, что эти инварианты относятся к нынешней России только в случае, если травма последних двадцати лет не носит фундаментальный характер (не взорвала суперкод, не сломала смысловую ось, не вызвала историческую мутацию с помощью органических или искусственных социокультурных вирусов).
Но что с развитием-то? С развитием?!
Первый опыт мобилизационного развития связан с Петром Великим. Что это за опыт?
Величие Петра не вызывает сомнений. Стоит посмотреть на Петербург. Стоит постоять у Медного всадника или прочитать великие строки:
"Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия".
Но нельзя же не признать, что опыт этой мобилизации под развитие располосовал Россию на века в социальном смысле. Что он уж никак не был опытом только освобождения. Что старообрядческая реакция на этот опыт имеет свои глубокие основания.
Никогда у нашей патриотической мысли, обсуждающей особый путь, не было единства в оценке личности Петра, его исторической роли, смысла петровского этапа в истории России. В сущности, оказывается, что чуть ли не большинство сторонников особого пути проявляет крайний скептицизм в отношении личности Петра. Давать тут количественные оценки наивно. Но то, что внутри группы сторонников особого пути есть противники Петра, – несомненно. Как несомненно и то, что этих противников много.