Лемке быстро взглянул в исказившееся злобой лицо Шилова и отвернулся. Улегся поудобнее, закрыл глаза.
Шилов облизнул потрескавшиеся губы, стал смотреть в огонь костра. Подбросил несколько сучьев, переломив их о колено.
Лемке открыл глаза, спросил:
— Ты что, так всю ночь сидеть будешь? Ну и дурак!
Шилов не ответил. Лемке вздохнул и опять закрыл глаза. Вдруг где-то в чащобе снова закуковала кукушка. Егор сидел неподвижно, остановившимся взглядом смотрел в огонь костра.
Утром Шилов набрал полный картуз спелой земляники, принес ротмистру.
— Ешь, — коротко приказал он.
Лемке глянул на крупные ягоды, молча отвернулся.
— Ешь, — повторил Шилов и сунул картуз под нос ротмистру.
— Не хочу! — резко ответил тот. — Отстань.
— Ешь, — повторил Шилов. — Совсем ослабнешь.
— У меня от нее челюсти сводит! Отстань, кому говорю!
Шилов вздохнул, положил в рот горсть ягод. Медленно жевал. Лениво зашуршал по тайге дождь.
— Тебя еще только не хватало! — пробормотал Шилов, подняв голову, затем тронул Лемке за плечо:
— Покажи-ка ногу.
Егор принялся разматывать тряпки. Некоторое время, нахмурившись, смотрел на рану.
— Я ж говорил, гангрена, — процедил ротмистр.
— Ничего, ничего, — заверил Егор. — Сейчас еще травок приложим. Держись, ротмистр. Я под Чугальней после боя трое суток валялся, пока меня нашли. В живот угораздило. Ничего, выжил.
Шилов приложил к ране свежие листья, принялся забинтовывать. Лемке, морщась от боли, проговорил:
— Я тоже под Чугальней был... Восемнадцатый каппелевский батальон.
Шилов перестал бинтовать, посмотрел на ротмистра:
— Офицеры?
— Да.
— Березовку вы прикрывали?
— Мы... — Лемке опять сморщился от боли.
— Понятно! — нахмурился Шилов и буркнул: — Жалко, не встретились.
— Жалко, — усмехнулся Лемке.
Потом Шилов встал, встряхнул ель, на которой тащил Лемке, сказал:
— Давай, ротмистр, пора.
Дождь все усиливался, повис над тайгой плотной серой пеленой. Мох чавкал и хлюпал под ногами, с козырька
фуражки тонкой струйкой стекала вода. Небо почернело, затянулось разбухшими тучами. Скорчившись, подтянув колени к подбородку, на елочных лапах лежал Лемке. К спине его портупейным ремнем был приторочен баул.
Шилов тащил и тащил, время от времени меняя под ремнем плечи. Тяжело дышал, щурился, глядя вперед. Слышались размеренные, хлюпающие шаги.
— Кукушка, кукушка, — бормотал Лемке, пристукивая от холода зубами, — сколько мне жить осталось?
И вдруг сквозь монотонный, плотный шум дождя, как слабая надежда, послышалось далекое: «Ку-ку! Ку-ку!» Или, быть может, ротмистру почудилось? Он даже привстал, прислушиваясь.