Зейнеб вскрикнула: из-под полузакрытых век на нее смотрел Тагай.
Кони храпели и пятились от костра.
— Вот враг, это был враг! — сказал Кучак, показывая пальцем на голову. — Он, — и Кучак кивнул на Кзицкого, — убил его и везет голову, чтобы показать большому начальнику. Ну, что, враг он? — И Кучак, утомленный всем происшедшим, сел у костра.
Все молчали.
— Дайте воды, — попросил Кучак.
Кто-то из бойцов подал ему бурдюк с водой. Кучак пил, вздыхал и снова пил.
— Куда ты теперь? — спросила Зейнеб у Кзицкого.
Кзицкий передернул плечами:
— Я был врагом басмачей, всегда был, но они силой держали меня у себя. А теперь я разделался. Мой главный враг, Тагай, мертв. Я собственноручно застрелил его, а этим ножом, — он показал нож, — отрезал ему голову и теперь везу в город, чтобы доказать, как я предан Советской власти. А там пусть решают.
— Ага! — торжествующе сказал Кучак.
— Пусть везет! — раздались голоса вокруг.
— Поезжай, — сказала Зейнеб.
— Нехорошо головы резать, наши этого не любят! — сказал кто-то из бойцов.
— А вы поверили бы мне без этого? А? Поверили бы? — вызывающе спросил Кзицкий. Он старательно завернул голову в тряпки и спрятал в курджум.
— Ну что? — спросил Кучак. — «Враг! Враг!»
— А где басмаческие винтовки? — спросил Муса, молчавший все это время.
— Там остались, можно потом взять. — Кзицкий махнул рукой в сторону Сауксая.
Кзицкий уже вдевал ногу в стремена, когда Муса сказал:
— Я ошибался. Ты большой человек, ты герой, тебя наградят. Я сам и со мной еще два бойца — мы проводим тебя с почетом в город. Много кишлаков по дороге, там все дехкане злы на басмачей, там многие знают тебя: поедешь один — не спасет тебя и голова Тагая. Я провожу тебя и буду охранять.
— Не беспокойся, я поеду один, — поняв хитрость Мусы, сухо сказал Кзицкий.
— Он поедет в Каратегин, — прошептал Кучак, упершись лбом в круп коня, чтобы не упасть.
— Вот и хорошо, я покажу тебе прямой путь.
— Не утруждай себя, я не могу принять этой жертвы, — сказал Кзицкий.
— Я рад быть тебе полезным, — возразил Муса. — Поедем вместе.
На улицу южного города въехали четыре человека. Прохожие останавливались и с удивлением смотрели на приезжих, одетых в меха. Солнце пекло, мухи жужжали, пыль висела в воздухе. А тепло одетые путники на хороших, но измученных лошадях ехали по самому солнцепеку. Милиционер с недоверием и тревогой посмотрел на их винтовки и потрогал кобуру. Приезжие остановились у дома, окруженного оградой. Муса прошел за ограду и вскоре возвратился с военным.
— Воды просил напиться, а сам хотел уехать, — говорил один боец, показывая на Кзицкого.