Накал борьбы спал.
Обороне стало ясно, что дивизии и авиационные эскадры врага нуждаются в пополнении, а их построение — в перегруппировке, если, конечно, фашистское командование еще не отказалось от наступательных планов. Советские солдаты и офицеры в полках и дивизиях пока еще не знали, что произошло. Но в штабах фронта, армий и корпусов, в Москве уже поздравляли друг друга — оборонительное сражение было выиграно.
Стороны торопливо приводили себя в порядок Настороженно наблюдали друг за другом. Вели усиленную разведку и местные бои по улучшению своих участков обороны.
Противостояние было зыбким.
Русанов никак не мог выбрать время прочитать письмо жены.
Под вечер, когда боевые вылеты закончились, а на КП остались одни командиры эскадрилий, он ушел в дальний угол землянки и все же умудрился наконец выбрать для этого минутку, решив быстренько взглянуть, что в нем, и поделиться тыловыми новостями со своими товарищами.
«Здравствуй, Афонюшка! — начал читать он. — За нас не беспокойся. У нас все хорошо. Спасибо тебе, родной, что не забываешь нас: чем чаще ты пишешь, тем нам спокойней. Дед Михаил пока жив, письма приходят. Шлем мы тебе все привет: мама, Роман, маленький Афанасий и я, твоя Лиза…»
Он перечитал последние слова: «… мама, Роман, маленький Афанасий и я, твоя Лиза…»
«Так это же у меня родился сын… сын!… Сын!!» Он схватил себя за волосы, потом за уши, за нос, потер себе щеки, шею. Ему хотелось кричать, прыгать, петь во всю мощь своих легких… Но рабочая обстановка командного пункта, находившиеся рядом товарищи сдерживали проявление радости. Оглохнув от противоречивости чувств, от радостного возбуждения, он не заметил, когда из отсека оперативного дежурного вышел командир, и совсем не слышал слов, обращенных к нему.
— Русанов! Что-нибудь случилось?… — видимо, уже не первый раз спрашивал командир. — Ну, что же вы молчите? Мы же тут все свои…
Поняв наконец, что обращаются к нему, Русанов встал и, улыбаясь, направился к Челышеву, держа письмо в вытянутой вперед руке. Вопросительно взглянув на майора, командир взял письмо и стал читать. Письмо было коротким, Устин Прокофьевич быстро пробежал по нему глазами.
Взглянув на блаженно улыбающегося Афанасия Михайловича, вновь, теперь уже с озабоченным видом, уткнулся в листок бумаги. Со второго захода Челышев понял главную его суть. Он вспомнил, что у заместителя в личном деле значится один сын, да и Русанов говорил ему об этом, когда представлялся. И, усвоив эту главную истину, он заулыбался. Весело оглядел всех и, шагнув к Русанову, радостно проговорил: