Фернандо (обнимая обеих). Мои, мои!
Стелла (прильнув к нему, берет его руку). Я твоя.
Цецилия (обнимая его, берет его руку). Мы твои (4, 197).
Возмущение и неодобрение такого финала были тогда очевидны. На Гёте, судя по всему, это не произвело никакого впечатления, желание приспосабливаться и принимать в расчет чьи-то суждения было чуждо ему вообще, а в молодости особенно. «Трудно передать, до какой степени он нечувствителен к критике», — заметил однажды Фридрих Якоби (письмо Виланду от 22 марта 1775 г.). Фриц Штольберг также говорил о «несгибаемой натуре Гёте» (письмо Клопштоку от 8 июня 1776 г.). Ту же уверенность он сохранил и в старости:
Одним я надоел ужасно,
Другие ненавидят страстно.
Но это все ведь пустяки.
И в старости я не люблю тоски.
Живу, как молодой, с охотой,
Как и тогда, не омрачен заботой.
(Из «Кротких ксений». — Перевод Н. Берновской)
Тем не менее уже в феврале 1776 года «Стелла» пошла в Гамбурге и в марте — в Берлине. Правда, прошло лишь десять представлений, когда пьеса была запрещена. «Стелла» составляет главу в книге о «Неугодном полиции Гёте», исследовании X. X. Хубена, вышедшем в 1932 году. Образцовые обыватели, которые охотно цитируют, но неохотно изучают Гёте, предпочитают вообще не замечать, что многие произведения «князя поэзии» вступают в противоречие с нормами и ценностями, незыблемыми для них. «Что касается морали, то мы не привыкли искать ее в произведениях такого рода, каждый извлекает из них то, что ему приятно» — такие советы дают «Франкфуртские ученые известия». В «Альтоне», как и во времена «Вертера», звучал более резкий тон («Имперский почтовый курьер» от 8 февраля 1776 г.): «Роман Гёте «Страдания юного Вертера» — это школа самоубийства, его «Стелла» — школа соблазнителей и многоженства. Прекрасные уроки добродетели!» Разумеется, были и положительные рецензии, стремившиеся отдать должное художественному мастерству.
Своеобразие пьесы заключалось, естественно, не в том, что женатый мужчина имеет возлюбленную. Подобные ситуации отнюдь не являлись редкостью, правда, хотя бы по причинам материальным, происходили они, скорее, в высших классах общества. Естественно, что Фернандо и Стелла (ее называют «баронессой») также принадлежат к тому кругу, где можно жить на широкую ногу, в отличие, скажем, от бюргеров или крестьян. В соответствии с тем, как в этих слоях заключались браки, представляется скорее исключением, чем правилом, когда чувственная страсть приводила к браку. Где мы найдем в литературе того времени такую ситуацию, в которой партнеры находят не только жизненную и духовную связь, но и физическое удовлетворение? Ведь «Люцинда» Фридриха Шлегеля, роман 1799 года, — это при всей своей патетичности первый значительный литературный документ, содержащий мысль об осуществлении сексуального влечения в длительной связи (впрочем, очень похожей на брак). «Избирательное сродство» Гёте есть не что иное, как поздние размышления на ту же тему — сомнительного союза втроем.