Выздоровевший двадцатилетний юноша без особых сожалений вторично покинул Франкфурт; здесь не мог найти завершение определенный жизненный этап, результатом которого были бы не только поэтические опыты, но и бесспорная профессиональная квалификация.
«Я, не сопротивляясь, подчинился воле отца, задумавшего послать меня в Страсбург, где меня будто бы ждала веселая легкая жизнь, а заодно возможность продолжить учение и в конце концов защитить диссертацию» (3, 299). В начале апреля 1770 года студент обоих прав приехал в город в Эльзасе, насчитывавший около 50000 жителей, который вот уже девяносто лет принадлежал Франции, но еще полностью сохранял черты старого немецкого города с собором Эрвина фон Штейнбаха, ставшим его отличительной приметой. Рейн еще не разделял в такой мере обе страны. Французские королевские чиновники управляли, но, как и в родном городе Гёте, действовали городские советники и шеффены, а цехи сохраняли еще свои права. Протестанты и католики, которых было примерно поровну, мирно сосуществовали, кальвинистов же было немного. Университет славился медицинским факультетом, в остальном он ничем не выделялся. «Мне было здесь как в Лейпциге, только еще хуже. Я не узнавал ничего, чего бы я уже не знал». Иоганна Даниэля Шёпфлина, профессора истории и красноречия, Гёте охарактеризовал в своей автобиографии как одного из тех счастливцев, «которым дано объединять прошлое с настоящим, исторические познания связывать с жизненными интересами» (3, 401). Кто хотел говорить и писать по-французски, мог это себе легко позволить, бессмысленной борьбы за приоритет того или иного языка здесь не было. «Язык страсбуржцев немецкий, — замечал Фридрих Кристиан Лаукхард, посетивший эти места в 1781 году, — но самый жалкий, который только можно услышать». «Hoscht» (вместо «hochst»),