— Спутал он. Сегодня Шашкину. Сейчас я скажу.
Калина распахнул окно и попытался пошутить, но голос срывался и дрожал:
— Никак ты, Иван… без бороды-то на старуху смахиваешь! А почто ко мне-то ладишь? Я ж ведь завтра ещё.
— Тпрру, — остановил староста мерина. — Здрасте! Сейчас скажу, дайте в избу войти.
— Вот карусель, — сказал он, перепрыгивая на своей деревяшке через порог. — Сбежал Шашкин! Удрал, волчина! А теперь ты должен…
— Я?.. — оторопело переспросил Калина. — Да как же это?
Катя метнулась, встала между старостой и Калиной и закричала истошным голосом:
— Нет!.. Нет… Нет! — больше она никакого другого слова выговорить не могла, только повторяла, как помешанная: — Нет… нет!
— Не реви ты! — поморщился староста и стал успокаивать: — Нет там ничего! Партизаны-то, видно, узнали. Игнашиха вчерась боронила и — ничего. Не будут же партизаны своих убивать!
— И верно, — сказал Калина, успокаивающе дотронувшись до жены рукой. — Не реви, ну. Не будут же они своих убивать! — повторил он с надеждой.
— Нет! Нет! — продолжала всхлипывать Катя. — Не пущу! — ещё громче крикнула она, ноги её подкосились, она еле добралась до постели, повалилась на неё и зарыдала.
— Ну давай, давай! Мотоциклисты уже к развилке поперлись. Шнель велели! У тебя зигзаг-то имеется?
— Имеется, — вздохнул Калина, кося взглядом на жену. — Перестань, слышь! Чего уж теперь делать. Сволочь он, Шашкин-то!
— Где у тебя зигзаг? Ну!
— Да за сараем. Пошли покажу.
Скрытая крапивной тиной борона лежала, вдавившись в жирную землю. Калина ногой пригнул крапиву.
— Зубьев не хватает.
— Пёс с ними! Давай скорей. Веди мерина-то, а я запрягу. У меня все ж две руки.
Калина подвел мерина, и староста живо приладил постромки к бороне.
— Можешь ехать! Давай быстрее.
Калина, взяв в здоровую руку вожжи, заметил:
— Коротки! Я по-своему… задумка у меня имеется. Я там, — он показал головой в сторону развилки, — переделаю. А ты сходи, баб приведи. Пусть с Катей посидят.
— Ладно-ладно. Иди уж!
— Иду. Верёвки только прихвачу.
Калина решил не заходить в избу. Взял в сенях моток веревок и назад.
— Калинушка, — Катя вышла на крыльцо, держась обеими руками за перила. — Родненький…
Он поднялся к ней, крепко поцеловал в прыгающие соленые губы, с нежностью погладил по голове:
— Не бойся. Нету там ничего. Своих-то убивать никто не станет!
— Ну давай, давай! — беспокоился староста. Но когда Калина взялся за вожжи, вдруг сказал: — Стой! — подскакал на своей деревяшке и, вытащив из кармана трехгранный шершавый пузырек из-под уксуса, сказал как-то виновато: — Остатки. Зато крепкая! Сглотни, легче будет. — И повторил: — Маловато, но крепкая!