Сегодня с утра абсолютно всё не заладилось. Погода дрянь. Одежда мокрая, сушить негде. Устала, как чёрт. Два дня у операционного стола. Бои, раненные, опять бои и опять раненные… А тут ещё Галина Павловна принесла дурную весть. Нашлась семья Рутковского. Правда, не окончательно. Но по предварительным данным добралась до Новосибирска. Это надо же война, люди сотнями тысяч превращаются в навоз, а они пропахали всю страну и остались живые. Но ничего, это мало что меняет, она там, Галя тут. "Поборемся!". Шишманёва говорит, что в 45-ть у мужиков самый заводной, походный возраст. Только вот он что-то плохо заводится с ней. Народ давно уложил их в одну постель, а у неё ни тпру — ни мру. Никак не клюёт. "Наверное, я не могу себя преподнести". Галина успокаивает, что, мол, не беда, сдвинется. Москва и та не сразу строилась. "Да и куда ему деваться-то. Его, как зайца загнали в те силки. Просто у тебя нет опыта. Мужик обречён жить с бабой и это даёт нам шанс. Главное, умно им воспользоваться". Галя и без её нравоучений догадывается, но чем его взять. Уцепилась уже за то, что любит слушать песни. Поёт.
Сегодня счастливый день. Немцев без передышки на обед, попёрли от Москвы. Всеобщее ликование. Это наложилось на день рождение Рутковского. Козаков организует ему праздник. Потрясающая удача. Она настроена решительно. Павловна обещала создать условия. Она должна, наконец, его дожать. Не сделает этого сегодня пиши пропало. Правда, пока не знает как, но шла при всём параде. Нарядилась в хранящееся на дне чемоданчика довоенное бельё. Уже там, на месте узнала ещё одну "счастливую" новость. Его жена и дочь всё-таки написали ему. Судьба приготовила ей неприятный сюрприз. Люди гибнут, как мухи, а эти всё же выжили. Но это уже не имело решительно никакого значения. Она настроилась и завелась. Когда радостный Рутковский сообщил ей о такой "потрясающей новости", она с трудом натянула улыбку:- "Рада, ах, как рада, чтоб они провалились!" А мужики, что молодые, что старые такие ослы… Похоже, правда, верит, что она от восторга запрыгает. Придётся не разочаровывать. С жаром поздравляет, прижимается к широкой груди, целует в щёчку. Квохчет: — "Поздравляю! Ах, какая радость!". Казаков раздобыл где-то даже патефон. Все танцевали и Галя выводила своего кавалера в круг. Ведь танец это своего рода дозволенный ритуал ухаживания, прижимайся себе строй прелюдию к отношениям. А как же, разве не так, ведь во всех этих объятиях "на народе", рука к руке, на две груди один тон дыхания, есть свой подтекст. Танцуя, она ждала большего, но он был осторожен. Странно, такой эффектный мужчина и такой робкий. А она так старалась создать доверительный мир только для них двоих. И краснея шептала, и прижималась, и даже поправляла его жидкие волосы… Один танец сменялся другим, но сдвига никакого, их отношения топтались на месте. Компания, выразительно усмехаясь, не мешала им. Все такие. И, опять же, понимали: жизнь на войне ничего не стоит. Каждый наслаждается своим мгновением. Она собрав всю выдержку слушала его счастливые разливы о семье и ждала сигнала от Павловны. Наконец та объявила, что всех уводит, а Галю оставляет на уборку. Он естественно возражал, мол, есть кому, уберут, но Шишманёва была непреклонной. Она остаётся на одну лишь минутку. Минутка, понятно, растягивается и на час и на три… Он курил и приносил тарелки. У неё дрожало всё внутри, как перед экзаменом в институте. Зацепиться было совершенно не за что. Так-то можно и в этот раз не справиться с задачей. А Казаков помогает, видно, так усердно потому, что хочет осчастливить друга. Скорее всего, сам тот отказывается от его забот. Иначе бы её так не подталкивали, и Рутковский всё обделал сам. Вот вытерт тряпкой стол и составлены горкой тарелки, перевёрнуты стаканы. Что дальше? Остаётся одно. Попрощаться и уйти, но она не может. Глаза упираются в недопитую бутылку трофейного вина.