РОД «НА ВОЗДУСЕХ» И РОД НА БЕЛОМ СВЕТЕ
Здесь нам хотелось бы спуститься с небес на грешную землю и обратить внимание читателя на незаслуженно забытого ныне автора, чьи исследования, на наш взгляд, внесли бы свежую струю в однообразие суждений о культе Рода. Это В. Л. Комарович, который погиб в феврале 1942 г. в блокадном Ленинграде, но его труд был высоко оценен редакторами ТОДРЛ и частично опубликован после смерти автора много лет спустя.
«Среди занесенных в летопись упоминаний князьями своего рода, отчины и дедины, есть действительно несколько таких случаев, когда прямо видно, что в основе соответствующих обычно — правовых представлений лежат представления религиозные — языческий культ Рода.
Еще Соловьеву (Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. I, с. 78, прим. 5) бросилось в глаза то место в Лаврентьевской летописи (под 1169 г.), где рассказывается, как сын Юрия Долгорукого, Михалко, в схватке с половцами чуть было не погиб, „но, — добавляет летописец, — бог отца его молитвою избави его от смерти“. „Князь Юрий Долгорукий никогда, — замечает по этому поводу Соловьев, — не был причтен церковью к лику святых“, это значит, его посмертная помощь сыну предполагает не церковный культ святых, а нечто иное. Ссылаясь тут же на древний обычай „считать всех умерших праведниками“, да и самый рассказ приводя лишь как иллюстрацию из прошлого к радуничным поминальным обрядам, Соловьев не оставляет сомнений в том, как он понимает обращение Михалки за помощью к умершему отцу: как ту самую языческую „окличку“ умерших предков, которая уцелела, с одной стороны, в фольклоре и отреченной письменности, а с другой — в церковно-дисциплинарных запретах и обличениях…» (Комарович, 1960, с. 87).
Далее В. Л. Комарович приводит два хорошо известных фрагмента: «То суть идолослужители, иже ставят трапезу рожяницям… иже молятся огневи под овином, вилам, Мокошьи, Симу, Рьглу, Перуну, Волосу скотью богу, Хорсу, Роду, Рожаницям и всем проклятым богом их… иже ставять лише кутья, ины трапезы законьного обеда, иже нарецается беззаконьная трапеза, менимая Роду и Роженицам в прогревание богу» («Слово некоего христолюбца»); «Но и ноне по украинам сего не могут ся лишити, проклятого ставленья 2-ые тряпезы, нареченые роду рожаницам» («Слово о том, како погани суще языки»).
По мнению автора исследования, «речь идет о внецерковных, „вторых“ поминках по умершим предкам, сверх канонического поминания в храме с положенной при этом роздачей кутьи, „законьного обеда“. Где именно совершалась „беззаконная“ вторая трапеза — уясняется из целого ряда обличительных и дисциплинарных памятников: местом для нее мог служить просто пир или нарочно для покойников вытопленная баня (с которой, кстати, связана в нашей летописи не только шутка над новгородцами апостола Андрея, но и космогония волхов), или, наконец, самое место погребения. О таких трапезах знал уже Кирик, автор древнейшего памятника русской церковно-дисциплинарной литературы. А их приурочение к местам погребения: к курганам, жальникам и позже к городским кладбищам — засвидетельствовано уже для глубокой древности драгоценным рассказом летописи о поминках Ольги по Игоре. „Пристройте“, т. е. приготовьте, — говорит она через посла древлянам, — „меды многы… да поплачюся над гробом его“, т. е. на месте погребения, и „створю трызну мужю моему“. „Ольга же приде к гробу его и плакася по мужи своем“, т. е. совершила обряд оплакивания: „и повеле людем съсути могилу велику“, т. е. насыпать над погребением холм; „и яко соспоша, повеле трызну творити“, т. е., когда насыпали холм, стали совершать тризну — обрядовый бой; „по сем“, т. е. по окончании тризны, „седоша питии“ (Ипатьевская летопись).