Однако тем не менее иногда они могли прекрасно ладить.
Дофина продолжала развлекаться, она все лучше и лучше танцевала, иногда пела и никак не могла сосредоточиться на чем-нибудь более серьезном. Она ведь была еще подростком. Все еще росла и регулярно сообщала матери свои размеры. Марию-Антуанетту нельзя было обвинить ни в чрезмерном кокетстве, ни в растратах. Старая герцогиня де Вилар, фрейлина из ее свиты, сама выбирала платья для дофины. Мария-Антуанетта практически не занималась этим, она полагалась па вкус герцогини. Однако когда молодая мадам Декоссе, сменившая герцогиню, решила проверить гардероб дофины, она обнаружила у дофины непомерные требования. И действительно, на все про все тратилось 200 000 ливров в год вместо предусмотренных 120 000. Мария-Антуанетта была в шоке. И снова вмешался Мерси. Он подсчитал все расходы, и стало ясно, что герцогиня де Вилар сквозь пальцы смотрела на огромные расхищения в ее ведомстве. Мария-Антуанетта, которая никогда ничего не проверяла, подписывала огромное количество счетов за покупки, которых никогда не существовало. Так, ее служанки имели по четыре пары туфель каждую неделю, они могли брать по три рулона лент ежедневно, лишь для того чтобы починить пеньюары принцессы, перчатки, тафту — воровали все. По совету посла, дофина и мадам Декоссе решили привести в порядок свои финансовые дела.
25 мая австрийские войска под командованием маршала де Ласси вошли в Польшу. Разрываемая на части между государственными интересами и угрызениями совести за свои макиавеллиевские поступки, лишенные всяких моральных норм, как, впрочем, и поступки Фридриха II, набожная Мария-Терезия думала, не без оснований, о тех опасностях, которые грозили ее дочери из-за этой политики. Чувствуя свою вину за предательство, императрица не осмеливалась больше писать Людовику. Она предпочла предоставить полную свободу Мерси, чтобы он от ее имени сказал что-нибудь королю в оправдание.
Если послу и удавалось так ловко защищать интересы своей императрицы, то только потому, что внутренняя обстановка благоприятствовала в этом. Полностью поглощенный внутренними реформами и финансовыми вопросами, Людовик XV, казалось, без особого огорчения воспринял известие о разделе Польши, «смотря на это сквозь пальцы», что могло лишь облегчить душу австрийской императрицы.
Чтобы убедиться самой и убедить дофину в ее содействии этому предприятию, Мария-Терезия изменила гон своих писем. Теперь они были полны любви и нежности. Мария-Антуанетта воспринимала с радостью добрые чувства. «До того времени она думала, что ее уже больше не любят и отныне она будет получать лишь строгие наставления», — писал Мерси. «Но последние письма разрушили это предубеждение, — продолжал он, — и Ваше Величество может быть уверенной, что мадам эрцгерцогиня осознала всю важность и значимость своего положения. […] Больше нет сомнений в том, что в дальнейшем мы столкнемся с какими-либо отклонениями в ее поведении».