Летом 1774 года вокруг королевы начали плестись интриги. Ее упрямство и непринужденность в общении с врагами вскоре привели к тому, что при дворе образовалась целая партия ее противников, о которой она даже не подозревала. Все началось еще в Мюэте, в дни траура. По обычаю, все были одеты в черное, на головах — нелепые черные колпаки. Все придворные дамы подходили к королеве и приседали в реверансе. Шествие тянулось невероятно долго, миловидные мордашки сменялись одряхлевшими и трясущимися головами «почетных вдовушек», королева держалась с достоинством. Вдруг маркиза де Клермон-Тонер, которая стояла позади Марии-Антуанетты, устав, решила, что будет гораздо удобнее присесть, укрывшись за широченными фижмами фрейлин и королевы. Природная веселость маркизы взяла верх, и она шутки ради потянула за юбки фрейлин. Этого было более чем достаточно, чтобы королева растеряла весь свой серьезный и напыщенный вид. Не сумев сдержаться, она расхохоталась, прикрывшись веером, прямо перед носом нескольких почтенных герцогинь, которые знали себе цену. Наглость молодой ветреницы, которая восседала на троне, взбесила их. Они навсегда запомнили эту выходку.
На следующий день появился первый памфлет на Марию-Антуанетту. Мало того, что герцог д'Эгильон, уйдя в отставку, затаил ненависть к молодой государыне, та очень быстро ополчила против себя могущественного принца Руанского и его многочисленных союзников. Однако не она, как таковая, была причиной ненависти. Они скорее ненавидели австрийский альянс, чем саму эрцгерцогиню.
К большому облегчению императрицы посол был отозван во Францию сразу после вступления на престол Людовика XVI. Принц, разумеется, тешил себя надеждой получить пост министра, но новый король даже не думал об этом. Если его тетушка мадам де Марзан и прилагала массу усилий, чтобы добиться своего, это было чистое поражение. Приехав в Версаль он был встречен «с невероятной холодностью и с ним больше не разговаривали», утверждал Мерси. Измученный своими кредиторами, принц Руанский слыл теперь человеком, погрязшим в долгах, не без удовлетворения говорил Мерси. «Его положение было самым ужасным, насколько это возможно». В данном случае можно было только удивляться легкости посла, с которой он утверждал, «что ни он сам, ни его семья не могли больше быть причиной недовольств королевы», поскольку они больше не играли никакой роли при дворе. Это была недооценка собственной власти и власти Субизов, их родственников, союзников и друзей. Императрица опасалась с их стороны мести, жертвой которой станет ее дочь.