Я подумал, что по этой причине я так и не смог ничего добиться от них. Она прощала этому большому ребенку все. Она знала, кто из них сильнее. Знала, что простит ему все его будущие глупые выходки и проступки. Она сидела здесь, как на страже, готовая встать на защиту человека, который попытался отпилить ей ноги. Семья была для нее важнее всего. Семья, хозяйкой которой была она, а не он.
В глубине дома прозвенел звонок. Вскоре появился лакей, подошел к дверям и широко распахнул их. Вошли слуги и начали расставлять на столе бутылки с вином. Раздался еще один звонок, и лакей выжидающе посмотрел на хозяина.
— Еще не время, Магнус! — остановил его Гюнериус.
Я понял, что ничего не добьюсь. Их мир был закрыт для меня. Факелы, вазы с цветами, стол с крахмальной скатертью, беготня слуг вокруг — все это стояло непробиваемой стеной между ними и мной.
Повара в красных клетчатых штанах с белыми колпаками на головах один за другим проносили большие блюда, закрытые фольгой. Казалось, это была съемка рекламного ролика. Супруги Гюнериус терпеливо ждали, когда я оставлю их в покое и уйду. Они не могли допустить, чтобы их надежный уютный мир рухнул. Они хотели продолжать жить, как жили, и ничто не могло им помешать, посеять между ними рознь. Все будет, как раньше. Она будет контролировать его жизнь, пока он не изуродует ее в очередной раз. Потом он будет просить прощения, и она его простит и опять вернет себе самый жесткий контроль над семейными делами, и так до следующего «несчастного случая». Он властвовал над ней только тогда, когда терял самообладание. Он был в принципе послушным ребенком и, как все послушные дети, иногда выходил из себя, выпуская скопившийся внутри пар. Она его иногда побаивалась, что было вполне естественно, но обычно он плясал под ее дудку. Я подумал, что для него это было своего рода развлечением, ведь он привык командовать подчиненными, а сам безоговорочно подчинялся своей маленькой худенькой жене.
Мне вспомнились бесконечные, тоскливо текущие часы наружного наблюдения, которые я проводил на холоде, когда только поступил на службу. Теперь я по собственному почину сидел в машине напротив дома № 18. Я так ни разу и не смог увидеть ее ни в окнах квартиры, ни на улице. Казалось, ее вообще не существовало.
Я подумал: а что же случилось в тот день в лесу? Мы отняли у нее надежду найти Марию? Раз у нее больше не было такой надежды, она сама решила порвать последнюю ниточку, связывающую ее с окружающим миром.
Мне пришло в голову, что она не отвечала на мои звонки, не показывалась, не хотела иметь со мной ничего общего потому, что я был частью того мира, который ей стал совершенно не нужен.