— Это тот тип, что тогда приезжал и оскорблял тебя? — спросил я.
— Да, — ответила она. — Это тот человек, которому ты сломал нос. Паоло вовремя не заплатил, и поэтому дом уже не принадлежит нам. Через месяц Ринальдо Сальвиати лишит нас права выкупа, и тогда…
Она резко замолчала.
— И что? — спросил я с тревогой. — Он опять сделал тебе какое-то предложение?
— Он сказал, что мы могли бы прийти к какому-нибудь соглашению.
— Ты скажешь ему, что ничего этого не будет.
— Тебе легко говорить! — вспыхнула Элизабетта, кидая на меня яростный взгляд. Я впервые видел ее такой сердитой. — Я знаю, что в тебе больше сочувствия, чем в других мужчинах, Маттео, но пока ты сам не станешь женщиной, ты не почувствуешь, какими путами все мы связаны. У меня нет ни денег, ни земли, ни титула — ничего. Что мне делать? Куда мне идти? Что я буду есть? Как я буду жить?
На следующее утро я уехал из Кестры, пообещав Элизабетте вернуться как можно скорее.
Мы отправились в Милан, сделав для этого виток на юг и стараясь держаться как можно дальше от той дороги, где я попал в засаду прошлой осенью. Когда мы приехали в город, я оставил своих солдат около Дуомо и поручил им прогуляться в окрестностях собора и разузнать новости, ни в коем случае не причиняя никому вреда и будучи все время начеку. Оба солдата были хорошими людьми — неопытными, но чистосердечными. Сам же я поспешил в студию маэстро у площади Сан-Бабила.
Там я нашел одного лишь Фелипе. Он бродил по разоренной мастерской, отбирая последние вещи для переправки на виллу Мельци в Ваприо. Он встретил меня так тепло, что сразу повеяло родным — ведь так же тепло все они ко мне относились с самого начала. С самых юных моих лет Леонардо да Винчи обращался со мной как настоящий отец — ласково, но твердо.
Фелипе сообщил мне печальную новость о кончине Грациано, который умер всего месяц назад. Он рассказал, как наш друг до конца продолжал шутить и сказал хозяину, чтобы тот обязательно разрезал ему живот, как только он испустит дух, и убедился в том, что живот его раздулся от рака, а вовсе не от обжорства.
Потом Фелипе спросил меня, правда ли, что болонцы скинули великую статую Папы. Когда я подтвердил это, он вышел из комнаты. Я последовал за ним в сад. Вероятно, сама мысль об уничтожении творения такого гениального художника, как Микеланджело, причинила ему острую боль. Фелипе много лет работал с хозяином. Он прекрасно понимал цену такого величественного произведения, знал, какие эмоциональные, физические и умственные затраты требуются для его создания. Он переживал за художника, понимая, что должен тот чувствовать, когда гибнет его творение. Ведь когда-то давно в Милане Леонардо да Винчи сделал гипсовую модель огромной конной статуи, и она была варварски изувечена солдатами, использовавшими ее в качестве мишени.