Когда мы шли по цеху, Шахов спросил горько и удивленно:
— Как он мог пойти на такое? Зачем?
— Вообще подозрительный тип.
— Придется создать комиссию, хотя и так все ясно. Трудно будет расхлебать кашку эту... — Он скорбно покачал головой, крякнул: — Дня три назад заявление приносил, просил отпуск без содержания. А я отказал. И без того людей не хватает.
— Ясненько: станок на ремонте — токарю дают отпуск.
— Но он же совсем недавно был в очередном отпуске. В июле, кажется.
— Да, да! Он ездил на юг и привез фруктов. Мой сосед Сычев на базар его вишни таскал. Вот ведь, разные вроде бы люди, Мосягин и Сычев, а спелись.
— Значит, не разные.
— В июле чего... Настоящие-то фрукты сейчас вот... Аккурат бы...
Начальник цеха со злостью плюнул:
— Негодяй! Мерзавец! Тут не только коммерческие планы, скажу я вам. Душонка вражья. Весь завод разрушит во имя своих эгоистичных, кулацких интересов, ублюдок! Кулачина! И здесь волчьи зубы скалит. Втихомолку... Подлость человеческая, как впрочем и доброта, многолика.
— Если б не отпуск, не сломал...
— От этого не легче. Я уверен: он чувствовал удовлетворенность не только коммерческого, так сказать, порядка. Что теперь будет, бог ты мой! В механическом окопался вредитель.
Шахов грязно выругался, долго стоял молча и потом, сгорбившись, скованной монашеской походкой зашагал по цеху.
Подошел слесарь.
— Слышь, Иваныч! Мосягин попросил меня станок отремонтировать. Но чё-то слишком здорово набедокурил, пьяный, что ли?
— Нет, к сожалению. Станок пока не трогай.
— «К сожалению,»? И почему «не трогай»?
Выслушав меня, слесарь сердито изжевал папиросу и выплюнул.
— Кошмар какой! Резца я не видел. Он его, наверно, уже куда-то запроторил.
— Шахов приказал ему ничего не трогать.
— Резца нету, это точно. И меня, сволота, с ремонтом торопил. Вот вляпался бы!
Члены комиссии долго колдовали над станком — присматривались, примеривались, советовались с одним, другим. Не успели они сказать окончательное слово, как Митька Мосягин исчез из города. Убежал ночью, когда сыпал беспрерывный нудный студеный дождик и дома были укутаны сонной тьмой. В комнате его ничто не указывало на поспешное бегство, дьявольскую аккуратность он проявил даже и в эти минуты: ни соринки, ни пылинки, все разложено по своим местам. На столе записка: «Имущество общежитское оставляю в целости и сохранности. Никогда не был я вором и чужую собственность уважаю, не в пример некоторым протчим. Кто вселится, пущай не боится, что потревожу. Меня пусть ищут те, кому делать неча, потому как все одно не найдете. Не ваш Мосягин».