Как меняется человек, когда наваливаются на него неприятности: в те дни работал я только в цехе, дома — опускались руки. Как во сне. Жена ворчит: «Ступеньки на крыльце прохудились», «В бане кто-то стеколко выбил, вставил бы, лешак тебя дери!». А я будто не слышу. Иду с работы, дивлюсь: «Когда это полуметровые сосульки на крышах появились? Морозина и сосульки». Сказал Кате. Та посмотрела как-то странно: «Дня три таяло. Ты чё?» В кармане одна спичка осталась переломленная. Закуривая, чиркал ее с замиранием сердца... Нервы...
Глянул в зеркало. Батюшки, что со мной?! Совсем старым выгляжу, щеки натянуты, как приводной ремень, выражение губ скорбное — что-то иконописное появилось в лице, самому себе неприятное; еще бы нимб над головой — и святой угодник готов.
Уже перед Новым годом к другому следователю вызвали. Сидит маленький горбоносый человек, волосы черные с синеватым вороньим отливом, глаза проницательные, понимающие. Жесткий, сдержанный. Грамотный. И не русский, это я по говору его понял: слишком уж правильно, слишком уж гладенько говорил, ни одного простецкого рабочего словца. Как по газете шпарил.
Этот, горбоносый, быстро разобрался, все по своим местам расставил, как пешки на доске шашечной, — с толковыми людьми легко.
Позднее я узнал, что Евсея убрали из НКВД и сделали простым милиционером. С треском убрали. Думаю, немалую роль в этом сыграла поездка Василия в Москву.
И вот Шахов в цехе.
— Выпустили? — спрашиваю.
Вид у него помятый, пришибленный. И глаза другие — потухшие, бегающие, уже не так въедаются, что-то нервозное в них. Суетлив стал. Не быстр, как прежде, а суетлив. Не отвечая на мой вопрос, бормочет сердито:
— Черт-те что!..
Мне было жаль Шахова. В январе его перевели в контору завода на неприметную должностишку. Первое, что я услышал оттуда: Шахов расточает женщинам комплименты. Намекали на дон-жуанство, а фактов не приводили и привести не могли, потому что — я в этом уверен — хотел он нравиться не как мужчина. Прилаживался: какая девушка не любит слушать медовые речи. И здесь характер свой выказал, сатана! Главбух завода, баба бывалая, дошлая, выразила эту мысль предельно кратко, пренебрежительно махнув рукой: «А-а! На словах только».
Встретил меня у проходной. Вижу — обрадовался:
— О, кого вижу! Как дела, как здоровье?
Между разными разговорами признался, что хотел когда-то избавиться от меня.
— Но это вовсе не от того, что я злопамятен, боже упаси! Не подумайте. Мне казалось — вы тормозите работу. И сгоряча я... Истинно: сколько живешь, столько и учишься. Сознательный грех — полный грех, а ненамеренный — полгреха.