Придут домой бабы вечером, вальнутся кто куда, завздыхают, заохают, — до смерти уморились.
Нигде больше, кроме Шарибайска, не видел я, чтобы такое веселое дело, как сбор ягод, превращали в столь каторжный труд.
Но это не из-за ложного стыда и не из тщеславия у них; здесь правило: все делать на совесть, только по-настоящему. Так прадеды учили дедов, деды отцов, а отцы — нас. Лодырей презирали.
Случалось, отец дубасил меня. За что? Не так сделал, не вовремя сделал... Бил не больше и не меньше, чем другие отцы своих сыновей.
Отвел на завод к мастеру.
— Вот он! Ежли чё, выдери как сидорову козу.
— Так сколько ему?
— Десять уж.
— У-у-у, совсем большой мужик!
Я возил на лошади торф.
Позднее сосед-старик сманил: «Хошь на токаря научу? Робота легкая и чистая. Через полгодика сам со станком управляться будешь я те дам как!» Отца в живых уже не было, жили мы бедно, и пошел я в механический.
Особенно тяжело было ночью. Под утро смертельно хотелось спать, веки сами собой закрывались, я забывался на секунду, вздрагивал и ошалело глядел на вертящуюся в станке деталь, на резец, из-под которого вилась бойкая стружка. Пугливо озирался: позор! Но засыпал только в первые ночные смены — ко всему человек привыкает.
Все токари казались мне, мальчишке, пожилыми, деловыми, строгими. Я старался подражать им — ходил раскачиваясь, по-стариковски хмурил брови, говорил баском, хотя хотелось и побегать, и попрыгать в цехе.
Родители-упрямцы хотят, чтобы дети непременно все по-ихнему делали.
Тестюшка мой метил за пожилого мастера отдать Катюшу. А та со мной, молодым, спелась и убежала из дому. Ругали мы тогда с ней стариков на чем свет стоит. А прошло время — сами Дуняшке желанья свои стали выказывать.
Пришла Катя с базара.
— Слышь-ка, Степ! Нашу видели сейчас. С этим... как его?.. с вольным.
Шарибайские всех приезжих называли вольными.
— Токарем у вас.
— Ну, у нас токарей!..
— Из деревенских.
— И из деревни, считай, одна треть.
— Аккуратненький такой, прилизанный.
— А! Мосягин. И что же?
— Идут, значит... Ну и ну! — Потрясла головой, не то от удовольствия, не то от огорчения.
— Под ручку?
— Не-е, так. Он пальцы сам себе поглаживает, пожимает, чё-то воркует. И радостный такой, будто сто тыщ по облигации выиграл. А наша-то, попрыгунья, стрекоза наша-то, заливается от хохота и глазки ему строит. Хоть бы шарибайский, а то не знат, чей, откудов. За ней сейчас глазоньки да глазоньки нужны.
— Не все ли равно — откуда. Надо поговорить с ней. Не тот человек...
— А может, подождем. Увидели девку с парнем и запрет накладывают.