— А я-то полагал, вы с ним уехали, — сказал Смолин, ощутив нечто вроде радости оттого, что случилось наоборот. — Слушать про загадочный мир…
— Да ну его. У него в глазах уже высветилось, что на меня ценник налеплен, и он максимум через полчасика мне под юбку полезет… Я-то ему не уникальная чернильница, так что перебьётся…
Свернув влево, Смолин промчался по ухабам, выбрался на асфальтированную улицу и дал газ.
— Смотрите, Инга, вы мне твёрдо обещали, — сказал он насторожённо. — О чём пишете, о чём не пишете…
— Обещала, значит, сделаю… Вот кстати, вы меня до редакции подбросите?
— Запросто, — сказал Смолин.
Аккуратно повернув влево, он выехал на тихую улочку, носившую имя ещё одной пламенной революционерки Аглаи Лебедовой, ещё до взятия Шантарска Кутевановым замученной колчаковскими карателями. Как и в случае с Кутевановым, здесь наличествовали отнюдь не романтические реалии — означенная Аглая до революции расхаживала не с нелегальной литературкой, а с жёлтым билетом, политикой не интересовалась вовсе. Но случилось так, что большим её почитателем и постоянным клиентом оказался преуспевающий провизор и тайный большевик Вайншток, каковой после победы Великого Октября, ставши главным городским комиссаром, взял пассию к себе на службу как надёжного и проверенного товарища. На пару они прислонили к стенке немало «контрреволюционного элемента» (в первую очередь Аглая вывела в расход частного пристава Фортунатова, не раз её штрафовавшего за злостное нарушение полицейских предписаний, а также всех бывших клиентов, которые её обижали или недоплачивали). Вполне возможно, что товарищ Аглая, очень быстро заработавшая репутацию несгибаемого борца за дело мировой революции, сделала бы нешуточную карьеру в рядах ВКПб — но весной девятнадцатого, когда в Шантарске случился белый переворот, и она, и сердечный друг Вайншток бежать с ревкомом на пароходе не успели — поскольку накануне перебрали конфискованного у буржуазии старорежимного шустовского коньячка, завалились спать где-то в дальней комнатушке, где и были товарищами по борьбе благополучно забыты (мятеж полыхнул на совесть, не встречая особого сопротивления, красная власть неслась на пристань в величайшей спешке, где уж тут было сверять списки и считать по головам…) Так что казаки есаула Калнышева обоих взяли тёпленькими и лыка не вязавшими. Вайнштока, и точно, покромсали шашками (вот только вопреки печатной легенде «Интернационала» он при этом не пел и здравицы Ленину не возглашал, потому что вряд ли успел даже сообразить, что происходит), а вот подлинные обстоятельства кончины товарища Аглаи ничего общего с той же легендой не имели вовсе — и не расстреливали её, и не вешали, и шашками не пластали — казаки вкупе с разозлёнными горожанами просто-напросто взялись её употреблять по прямому назначению, как в старорежимные времена, и набралось их столько, что даже Аглая с её богатой дореволюционной практикой процедуры не пережила…