— Я, надеюсь, в кадр не попал? — предусмотрительно поинтересовался Смолин, возвращаясь в текущую действительность.
— Я ж обещала…
— Ну, смотрите…
— Василий Яковлевич, вы что, такой пугливый? Всё время — об этом не говорите, этого не снимайте…
— Я не пугливый, — сказал Смолин. — Я просто предусмотрительный. Коммерция у меня такая…
— Но вот сейчас всё было честно? Человек продал вещи и получил деньги…
— Ну разумеется, — сказал Смолин. — Только если вы полагаете, что дедок будет эту сумму вносить в налоговую декларацию, то глубоко ошибаетесь…
— Ах да, вот оно что…
— Ну да. Вот вам и криминал. Незадекларированные доходы, неуплата налогов в крупных размерах…
— Начинаю понимать…
— Между прочим, на Западе то же самое. Сплошь и рядом. Там тоже не любят светить коллекции, равно как и уведомлять налоговое управление о всяких интересных сделках. Точно вам говорю, плавали — знаем… — он всмотрелся, подвёл машину к тротуару и выключил мотор. — Инга, посидите пару минуток, я быстро…
Анжелика его быстро заметила, остановилась, когда он ещё не подошёл вплотную, посмотрела, надо признать, без всякой родственной теплоты, с вежливым равнодушием — хорошо ещё, без особых отрицательных эмоций. Двухлетнее дитё в лёгком комбинезончике с разноцветными грибами-ягодами и вовсе на Смолина не обратило внимания: стояло себе, цепляясь за мамину сумку на длинном ремешке, самозабвенно сосало шоколадный батончик и безмятежно взирало вокруг, не выделяя Смолина посреди остального мира.
Лично ему никогда не нравилось это имя — Анжелика, это уже была чисто Лидочкина инициатива, уломала она его в конце концов согласно моде той осени: тогда в Шантарске массу новорождённых малышек записали как раз Анжеликами (по экранам тогда вновь разгуливала златовласая маркиза, которую судьба то окунала очаровательной мордашкой в помои, то вздымала в чертоги).
— Здравствуй, — сказал Смолин.
— Здравствуй… — сказала Анжелика.
(У него осталось стойкое впечатление, что она вовремя замолчала, чуть не продолжила «…те». Ну, ничего удивительного, собственно…)
— Как жизнь?
— Нормально.
— С мужем всё путём?
— Ага.
— А мать как?
— Да нормально… Давление скачет иногда…
— А внук, вижу, подрос…
— Внучка, — сказала Анжелика без всяких эмоций. — Ты и забыл…
— Ах ты, чёрт… — с некоторой пристыжённостью сказал Смолин. — Замотался…
— Дела?
— Ага.
— Всё те же?
— А какие ж у меня ещё?
— Понятно… — она покосилась на джип, Ингу, конечно же, зафиксировала, но комментировать никак не стала — вероятнее всего, ей и вправду было всё равно.
Молчание. Неловкость ощущалась прямо-таки гнетущая. Смолин, как ни старался, не мог обнаружить в себе каких-то особенных чувств, тех, каким полагалось тепло и лирично зашевелиться в душе, когда перед тобой стоят родная дочь и, соответственно, родная внучка. Перед ним стояла совершенно незнакомая симпатичная молодая женщина — в которой он не усматривал ни малейшего сходства с собой (вот с Лидочкой — да), которую за последние четверть века видел хорошо если десяток раз, и то мимолётно. А уж дитё (забыл, как её зовут, запамятовал напрочь) и вовсе было чужим — карапузик как карапузик, и не более того.