— Я позабочусь о том, чтобы в будущем у тебя было более удобное жилье, — сказала она и вдруг вспомнила, что не имеет права что-либо обещать — ей придется сначала просить разрешение у Хоксуэлла. Ей придется обращаться к нему, чтобы получить хотя бы крохи своего наследства и помочь этой дорогой ей женщине.
Она встала и подошла к столу, на котором стояла корзинка.
— Я купила продуктов на потом, но кое-что мы съедим сейчас. — Она развернула мясной паштет и кусок сыра. — Давай сядем, и ты расскажешь мне все о наших соседях. Рассказывай только о хорошем, остальное я уже знаю.
Хоксуэлл наблюдал за баржей, ожидавшей, когда откроется входной шлюз. Большие ворота, запиравшие его, открылись, вода прибыла, и груженная углем баржа начала медленно подниматься, а достигнув нужного уровня, проплыла мимо выходных ворот шлюза.
Побродив немного по окрестностям, Хоксуэлл вернулся к карете за домиком Кэти и посмотрел на часы. Верити, наверное, захочет побыть с Кэти подольше.
Когда он говорил с Верити об этой женщине, у него сложилось впечатление, что она была для нее чем-то вроде няни или гувернантки. Но наблюдая за их радостной встречей, за тем, как они обнялись и расплакались, он понял, что имела в виду Верити, сказав, что эта женщина ей как мать.
Окрестности показались ему тихими и безопасными, и он решил все же уехать, предварительно послав кучера сказать Верити, что вернется через два часа.
Лосфорд-Холл был расположен на холме в конце дороги, проходившей по лесу. Хоксуэллу понравился особняк, но его местоположение придавало дому загадочный облик. Впрочем, это вполне подходило человеку, жившему сейчас в нем.
Джонатан Олбрайтон принял его в библиотеке, доверху набитой книгами и всевозможными бумагами. Не все это досталось нынешнему хозяину вместе с домом. Об этом свидетельствовали кипы каких-то брошюр и непереплетенных книг, соседствовавших рядом с аккуратными томами в кожаных переплетах, которые были обычны для подобных особняков.
— Рад, что ты заехал. Я очень на это надеялся, — сказал Олбрайтон.
Хоксуэллу он показался немного похудевшим, но манера держаться все еще говорила одновременно и о почтительности, и о высокомерии. Его длинные волосы были забраны в старомодный хвост, а темные глаза и вся внешность, как всегда, располагали к доверию и желанию поделиться секретами. Однако Хоксуэлл знал, что, сколь долго на него ни смотри и сколь часто с ним ни разговаривай, никогда не узнаешь, о чем думает этот человек.
— Значит, ты знал, что я приехал. — Это был не вопрос, а утверждение. — В деревне слухи распространяются быстро, не так ли? А как мировому судье, тебе все становится известно раньше, чем многим другим.