? Пароль — «родина»! Автомашина — эскорт — лес — залп — все!
Рейнебот положил список в книгу рапортов.
— Со всей осторожностью и умом — так хотел наш дипломат.
Клуттиг и на сей раз должен был признать, что молодой человек хитрее его. Он не удержался от ядовитого замечания:
— Ты ловко приспособился к дипломату!
— Ничего подобного! Просто я со вчерашнего вечера стал немного умнее, — как всегда, ловко вывернулся Рейнебот.
Зазвонил телефон.
Требовали Клуттига. Рейнебот передал ему трубку.
Вызывал Гай. Рейнебот стоял возле Клуттига и слышал все, что сказал гестаповец. Он заявил, что больше не желает иметь никакого отношения к истории с ребенком. Один из мерзавцев ночью ускользнул у него из-под рук: взял и подох. Остальной мусор он больше не желает видеть у себя.
Клуттиг заикался и не мог ничего выговорить. Рейнебот взял у него трубку и назвал себя.
— Само собой разумеется, любезный Гай, мы снова заберем весь этот сброд. Я пришлю грузовик. Блаженно усопшего мы, естественно, тоже прихватим. Здесь и закоптим его.
Он положил трубку.
— Ну вот, все наши опять будут дома! Остаются еще Гефель и поляк, как его там? Или ты о них забыл?
— Какой толк нам от них? — проворчал Клуттиг.
Рейнебот открыл дверь и крикнул в коридор:
— Гауптшарфюрера Мандрила к коменданту!
Его приказание было передано дальше стражей у ворот. Когда Мандрил вошел, Рейнебот протянул ему пачку сигарет.
— Как вы считаете, вам еще удастся выжать что-нибудь из Гефеля и поляка?
Мандрил взял одну сигарету и засунул ее за ухо. На лице его не отразилось ни малейшего интереса к вопросу.
— Теперь остается только прикончить их, — равнодушно ответил он.
— Согласен. Нам очи больше не нужны. Делайте с ними, что хотите. Желаем повеселиться.
На бескровных губах Мандрила промелькнула презрительная улыбка.
Цидковский все еще не мог прийти в себя. Он клялся Кремеру, что ребенок лежал подле него: он ясно чувствовал малыша за своей спиной. И демонстрируя Кремеру свершившееся чудо, он откинул одеяло со своих нар.
— Клуттиг сдернул одеяло, а ребенок нет!
От возбуждения у него дрожали губы, глаза умоляюще спрашивали: «Где дитя?»
— Да, если б я знал! — воскликнул, недоумевая, Кремер. — Может, он куда-нибудь уполз? Вы везде смотрели?
— Везде!
Кремер задумчиво выпятил нижнюю губу.
— У вас кто-нибудь был? Может, здесь болтался без дела кто-нибудь из вашего барака?
Цидковский это отрицал.
Кремер не знал, что еще спрашивать. Он и сам не мог объяснить себе удивительное исчезновение ребенка. Он смутно догадывался, что к этому причастен ИЛК… Но его догадка не находила опоры. Ведь тогда Бохов знал бы, как обстоит дело, и не требовал так настойчиво, чтобы он выяснил, где находится мальчик.