— Двое носильщиков — за трупом к воротам! — повторил громкоговоритель.
Заключенные посмотрели на Цвейлинга. Никто ничего не сказал. Розе снова глотнул. Цвейлинг, казалось, начал понимать. Он высунул язык.
— Как же это? — глупо спросил он и, так как никто не отвечал, добавил: — Да, так вот…
Он пожал плечами и ушел в кабинет.
Медленно и тяжело двигались по вещевой камере заключенные, а Розе со сведенным судорогой лицом жалобно оправдывался:
— Я… я… ведь не виноват…
Остальные не стали слушать его беспомощный лепет и молча отошли от ничтожного человека.
Кремер и Прелль стояли у окна своего барака и смотрели в сторону ворот. Заходящее солнце, окрашивая административное здание в алый цвет, отбрасывало длинные тени.
Два носильщика и бесцветных тиковых балахонах пробежали от крематория к воротам. Между ними раскачивались носилки. Дежурный блокфюрер раскрыл железные ворота, и носильщики скользнули в них.
Кремер и Прелль молча ждали. Вскоре носильщики снова вошли в лагерь. Серое одеяло свисало с обеих сторон носилок.
Ни один мускул не дрогнул на лице Кремера. Когда носильщики повернули в сторону крематория, он снял с головы шапку и судорожно сжал ее в руках. Он прощался глазами.
Медленно прошли носильщики со своей ношей по пустому апельплацу, и их удлиненные тени, как призраки, двигались перед ними, будто указывая ту короткую последнюю часть пути, которая еще оставалась покойнику на земле…
Когда вечерний мрак опустился на лагерь, было исполнено то, что решил ИЛК днем в операционной лазарета. Аппарат действовал быстро и бесшумно. Связные известили в блоках руководителей групп Сопротивления. Все это происходило незаметно — произносилось несколько слов, которые мог слышать всякий, но вперемежку с ними шепотом передавались распоряжения ИЛКа.
Вторая ступень тревоги! Ни один участник групп Сопротивления с этой минуты не смел покидать барак, всем надлежало быть наготове. Каждый знал, что было поставлено на карту.
Старосты блоков в Малом лагере тоже были предупреждены. Среди обитателей «конюшен», и так стесненных до крайности, появились теперь новые. Они были направлены из лазарета. Кён и его санитары так забинтовали им головы, что их нельзя было узнать. В своих ветхих лохмотьях они ничем не отличались от остальных. Некоторые из сорока шести приговоренных к расстрелу сами нашли себе убежище. Прелль еще днем побывал в Малом лагере и все осмотрел. Сейчас он прощался с Кремером.
— Ступай, мальчик, — сказал тот. — Это, наверно, не надолго, а тогда мы вас вытащим…
Немец — блоковой писарь и два поляка — дневальные из Малого лагеря ждали Прелля. На пустыре, в стороне от бараков, Прелль обнаружил под слоем мусора канализационную шахту. Поблизости валялся рваный, загаженный сенник, когда-то выброшенный из «конюшен» и забытый. Прелль сразу же оценил это место как подходящее убежище. Писарь не хотел и слышать об этом, но Прелль настоял на том, чтобы спрятаться именно здесь, и теперь три помощника поджидали его в темноте. Они уже подняли крышку люка, и когда Прелль явился, его исчезновение было делом нескольких минут. Шахта, в которую спустился Прелль, представляла собой колодец глубиной в полтора метра над трубопроводом для стока нечистот. Этот трубопровод шел от лагерных уборных к очистительным бассейнам. Только раздвинув ноги, Прелль мог стоять на краях сточного желоба. Голову ему пришлось втянуть, иначе не могла сесть на место крышка. Поляки поспешно нагребли поверх щебень и положили сенник, после чего тройка прокралась назад в свои бараки. Прелль остался один. У него было чувство полнейшей безопасности, и он лишь старался найти наиболее удобное положение. В обоих карманах его шинели было припасено по краюхе хлеба.