— Ты решил открыть карты… Хорошо же.
Мы сели. Я положил руки на колени, мельком проверив, не дрожат ли? Не дрожали.
— В моем отчете вы прочитали о содержании приказа, который я отдал Регулярию. Если бы я отправил вам импульс с запросом на командование, вы приказали бы то же самое… почти.
— Да, — он пытливо вглядывался в меня, восстановив хладнокровие. — За маленьким исключением. Зачем тебе эта морока с детьми?
Я задумался на секунду. Можно попытаться солгать, сказать, что из них можно воспитать особых воинов и магов, используя природные особенности ллотов… Но ведь карты уже открыты.
— Я хочу, чтобы мы научились быть милосердными.
— Слабыми?! — он снова завелся.
— Бессердечие было хорошо для старого мира. Но он сломан, треснул посредине, как гнилое яблоко — разве вы не видите этот пролом на своде? Владыка, нам следует меняться, иначе — иначе дроу не выживут. В одиночку — не выживут. Заключить союзы с другими народами, научиться оказывать помощь, и, главное — просить о ней.
— Ты не сможешь так изменить наш народ.
— Разве? Посмотрите на вашего преемника, на Дартона. Я не взял его с собой, потому что он не принял бы убийство ллотов.
— Ему это только помешает.
Я охотно согласился. Ему, будущему правителю, придется учиться быть жестоким — но только после того, как он узнает справедливость и снисхождение, милость. Дружбу. Любовь. Наоборот ведь может и не получиться… А если он и сможет, то — я знал это по своему опыту — это будет очень болезненно.
Разговаривая с Владыкой, я не удержался и потянулся рукой к груди, где в хрупкой клетке из ребер билось сердце. Оно стало таким горячим… хотя я не хотел позволять ему это. Но сейчас — я рад, что это случилось.
Внизу башни меня уже ждали Каланмис и Дартон. Будущий Владыка с недовольным видом корпел над книгами. Наверняка у него были претензии по поводу моего отсутствия, но я был не в настроении объясняться. Особенно когда увидел на столе у Каланмиса уже знакомый сверток бежевой бумаги. Верный друг и секретарь ухмыльнулся, передавая мне "корреспонденцию первейшей важности" и шикнул на Дартона, когда тот попытался что-то спросить.
Ответила — так быстро? Пересчитав ступеньки, я взлетел на верх башни. Быстрее, быстрее — лихорадочно колотится сердце…
К письму была приложена амброзия: невзрачная трава с громким именем. Глупая птица в груди замерла, будто споткнулась. По общепринятым канонам языка цветов, она означает возвращение чувств Возвращение…
Я сел за стол, бережно положив перед собой бледно-зеленую веточку. Словно лента кинофильма размоталась передо мной, на отдельных кадрах был только один персонаж. Вот она кричит на нас с Нуликом в первый же день… вот смущается и краснеет, когда я "нечаянно" обнимаю её… Злится чуть не до слез, когда называю её "деткой". Смотрит на меня доверчивым взглядом, хотя знает, что я в очередной раз разыгрываю её. Как фигуру в шахматной игре… Стоп, камера! Эти кадры я вырежу.