А теперь, энергично побритый, как будто не в омут,
а в гости
Он тонул и шептал: "Ты придешь, Ты придешь, Ты
придешь"
И в подошвах его башмаков так неистово виделись
гвозди,
Что – казалось – на дюйм выступали из толстых
подошв.
Он точил их – но тщетно! – наждачными верстами
Ниццы,
Он сбивал их булыжной Москвою – но зря!
И, не выдержав пытки, заплакал в районе Мясницкой,
Прислонясь к фонарю, на котором горела заря.
1931
Босую ногу он занес
На ветку. – Не сорвись!
Листва магнолии – поднос,
Цветы на нем – сервиз.
И сверху вниз, смугла, как вор,
Проворная рука
Несет небьющийся фарфор
Громадного цветка.
Его к груди не приколоть.
И мглистых листьев лоск
Мясистую лелеют плоть
И нежат ярый воск.
Зовет на рейд сирены вой.
На темный зов в ответ
Прильнула детской головой
К плечу больная ветвь.
Она дрожит. Она цветет.
Она теряет пульс.
Как в бубен, в сердце дизель бьет
Струей гремучих пуль.
Маяк заводит красный глаз.
Гремит, гремит мотор.
Вдоль моря долго спит Кавказ,
Завернут в бурку гор.
Чужое море бьет волной.
В каюте смертный сон.
Как он душист, цветок больной,
И как печален он!
Тяжелый, смертный вкус во рту,
Каюта – душный гроб.
И смерть последнюю черту
Кладет на синий лоб.
1931
Степная девушка в берете
Стояла с дынею в руке,
В зеленом плюшевом жакете
И ярко-розовом платке.
Ее глаза блестели косо,
Арбузных семечек черней,
И фиолетовые косы
Свободно падали с плечей.
Пройдя нарочно очень близко,
Я увидал, замедлив шаг,
Лицо, скуластое, как миска,
И бирюзу в больших ушах.
С усмешкой жадной и неверной
Она смотрела на людей,
А тень бензиновой цистерны,
Как время, двигалась по ней.
1942
Полдневный зной мне сжег лицо.
Куда идти теперь?
Стена. Резная дверь. Кольцо.
Стучи в резную дверь!
За ней узбекский садик. Там
В теки ковер лежит.
Хозяин сам – Гафур Гулям
С цветком за ухом спит.
Есть у Гафур Гуляма дочь.
По очерку лица,
Халида смуглая точь-в-точь
Похожа на отца.
Но только меньше ровный нос,
Нежнее кожи цвет.
И говорят пятнадцать кос,
Что ей пятнадцать лет.
Она в саду цветет, как мак,
И пахнет, как чабрец.
Стучи в резную дверь… но так,
Чтоб не слыхал отец.
1942
Пустыня. В штабелях дощатые щиты.
Дымок над глиняной хибаркой.
И вдруг средь этой черствой нищеты
Проплыл залив, как синька, яркий.
Проплыл. Пропал. И снова степь вокруг.
Но сердце этой встрече радо.
Ты понимаешь, милый друг,
Как мало радости нам надо?
1942
Еще над степью не иссяк
Закат. Все тише ветра взмахи.
Под казанком трещит кизяк.
Вокруг огня сидят казахи.
Угрюмо тлеет свет зари.