Ванзарову показалось, что ему зачитали вслух какой-то сентиментальный роман. Или так бывает со старыми людьми?
– Насколько понимаю, окна вашей спальни выходят на правую сторону дома, где эркер, – спросил он. – Кто-нибудь проходил утром?
– Ах, нет. Я никого не замечала.
– Что может означать появление у вас на заднем дворе гл… – Родион осекся под страшным взглядом заботливого сына, – все это происшествие?
– Ума не приложу, – неожиданно резко сказала госпожа Бородина. – Думаю, чья-то очень жестокая и глупая шутка.
– И все же предложили обратиться в полицию…
– Нет, Нилушка настоял. Я отговаривала, но мой мальчик не послушался.
– Прошу прощения, Филомена Платоновна, что вынужден спросить, но это мой долг. У вашей семьи есть в прошлом некие тайны, о которых кто-то захотел напомнить подобным образом?
– Нет. Никаких тайн нет и быть не может, – ответила дама строго. – Мы простая и открытая семья. Помогаем, чем можем, бедным и не задираем нос. В нас нет дворянской спеси. Деньги моего мужа не сделали нас хуже или злее. Надеюсь, господин сыщик, вы мне верите?
– Я чиновник полиции, мадам.
– Тем лучше. Желаю вам скорейше разыскать шутника и примерно наказать его… Нил, отвези меня.
Деревянное сооружение удалилось под благородный скрип. Вернувшись из спальни, Бородин тяжко вздохнул, словно делился с таким же любимым сыном одним им понятной бедой.
– У маменьки отказали ноги, – оправдываясь, сказал он. – Что только не делали: и докторам показывали, и на воды в Будапешт возили – ничего не помогает.
– Давно это случилось?
– Уже года три… Желаете допросить Тоньку?
– Я бы зашел к Аглае.
Бородин послушно направился к двери, соседней с материнской спальней, вежливо стукнул и крикнул в створку:
– Нянюшка, к тебе можно?
Ему никто не ответил.
– Тут полицейский чиновник, господин Ванзаров, хочет кое о чем расспросить. Впусти нас…
В двери расползлась узкая щелка, из которой стремительно выскочило нечто в черном и тут же захлопнуло за собой вход.
– Нечего там делать, – сказал хриплый старческий голос.
Нил Нилыч отошел в сторону. На Ванзарова уставились слезящиеся черные зрачки, как будто выпиравшие из корявого личика, перепаханного морщинами. Клочки седых патл выбивались из-под косынки, повязанной в спешке. Старушка, а вернее сказать бабка, если пожалеть слов «баба-яга» или «ведьма», казалась озлобленным хорьком, у которого от бессильной ярости шерсть встала дыбом. Хотя шерсти на сгорбленном загривке, конечно, не просматривалось. Мерзкое создание, на вид – глубоко за семьдесят, выглядело полным сил. Или, во всяком случае, способным вцепиться длинными когтями, то есть, конечно, ногтями, в лицо гостя. Такой нянькой в страшной сказке пугать. Между тем Нил посматривал на нее с тихим обожанием. Да, ко всему привыкнуть можно…