За время войны 1920 года Сосновский принес вред Пилсуд- скому.
Дзержинский предложил и дальше использовать Сосновского (не на польских делах) и посадить в аппарат.
Мой заместитель т. Пилляр протестовал, имел конфликт с Дзержинским и уехал после этого на нелегальную работу в Польшу (Верхняя Силезия).
В момент моего ухода из КРО Сосновский был начальником 6-го («белогвардейского») отделения. Моя вина: с изменившейся обстановкой в Польше, после установившейся относительной стабилизации там режима Пилсудско- го, когда надежда на скорую революцию там исчезла, надо было Сосновского, экспансивного романтика, плохо понимавшего большевизм, перевести на другую, не столь острую работу. Это обязательно сделал бы Дзержинский, если бы жил. Я должен был поставить этот вопрос при жизни Менжинского (Ягода к моим предложениям не прислушивался).
Обстановка в последние годы в ОГПУ, а также окружение «Га- евскими корешками», в Особом отделе не способствовали укреплению в большевизме неустойчивого Сосновского, он стал явно разлагаться. Заявление т. Слуцкого, который знает, что я около 10 лет отношения к Сосновскому не имею, а повлиять на т. Ягоду не мог — недобросовестно.
3) Я нарушил якобы указание ЦК в деле Фалевича.
Я знал, что по жалобе НКИД решено было для удовлетворения турецкого посла дать Фапевичу условный приговор (за неудачную вербовку одного турка). Я лично виделся с этим турком в период его вербовки и убедился, что его напугало заявление Фалевича, сделанное по инструкции т. Славатинского о том, что Фапевич говорил с турком от имени ОГПУ. Помогать Советской власти (а не ОГПУ) турок был уже склонен. Конечно, я смазал сознательно вербовку после этого, но жалобы испуганного турка избежать не удалось. О том, что ЦК запретил нам иметь дело с Фалевичем, я ни от кого не слышал. Может быть, об этом забыл т. Ягода, у которого я получал разрешение использовать Фалевича, как агента, в Разведупре. В поисках подходов к полякам меня прельщала одна прошлая очень удачная вербовка Фалевича (Бураковского, провалившегося впоследствии и повешенного поляками).
Т. Слуцкий негодует и возмущается. Почему же он раньше не протестовал, если он знал решение ЦК? Ведь он никогда не пропускал случая, чтобы разоблачить мою ошибку. Этого он никогда не боялся, так как крыть Артузова считалось хорошим тоном в НКВД.
Зачем т. Слуцкий подкрашивает факты? Ведь не посмеет же он сказать, что и я больше, чем политически недальновидный работник?
Боюсь, что в действиях т. Слуцкого сквозят еще старые его методы. Надо понять т. Слуцкому, что новое время требует новых песен.