А Гриша с радистом провертели дырочку в переборке замполита и смотрели, как тот забавляется с резиновой женщиной, он нежно целовал ее на прощание, аккуратно сдувал и складывал под подушку.
Баб на судне было мало — только буфетчица и дневальная. С одной, естественно, жил капитан, а с другой — замполит. Иногда они менялись. Вся остальная команда завидовала им и устраивалась, как могла — кто онанизировал, кто гомосечился.
Гриша же боялся афишировать свои наклонности, и поэтому ему приходилось терпеть.
Маруся боялась, что Гриша окончательно подвинется и старалась отвлечь его от мрачных мыслей. Но он усматривал в любом ее действии злой умысел, он не доверял ей. С этим приходилось мириться.
Однажды после обеда Гриша, отодвинув в сторону тарелку, внимательно посмотрел ей в глаза и сказал: «Ладно, хватит притворяться. Передай своим, что задание выполнено. Больше к этой теме мы возвращаться не будем.»
x x x
«Сегодня к нам в собор явился священник. Я как раз причесывался в подвале перед зеркалом, вдруг слышу крики: „Священник, священник!“, и все понеслись наверх. А наша парторг, прямо как кенгуру, гигантскими прыжками перекрыла весь подвал и скрылась из виду. Только пыль завихрилась. Ну мне тоже стало интересно, и я еще раз поправил пробор, побрызгал на себя одеколоном — у меня есть такой небольшой фирменный флакончик, его очень удобно носить в сумочке — и так не торопясь пошел в алтарь. Там столпились все наши бабы, а на диване сидел священник, толстый, в очках, на нем была ряса вся золотая, а в ней разные камешки натыканы, правда, жутко засаленная, видно, что уже не первой свежести, и громко так говорил: „Ну что, девчонки? Как у вас мужья, дети? Может, не ладится что?“ А они ему: „Рассказывайте лучше вы!“ Ну он и стал рассказывать. Мне он сперва совершенно не понравился — такой бородатый грязный натурал, чем-то похож на Карла Маркса. Мне, лично, католические священники гораздо больше нравятся — они всегда чисто выбриты, и вообще, лица у них такие благородные, приятные. Я даже подумал, не перейти ли мне в католичество. Тогда, может, мне и на Западе легче было бы устроиться.
Но хорошо, что я сразу не ушел, а послушал — он так интересно рассказывал, что я понял — не внешность в человеке главное, а душа. Он, оказывается, был родом из сибирской деревни, а в семье их было пятнадцать человек, и всех репрессировали. Ведь тогда, при Сталине, было просто ужасно — чуть что не так скажешь, и готово — сразу за решетку. Да еще и детей даже — настоящий ужас! И совершенно несправедливо! Ведь его отец, тоже священник, и вся его семья активно помогали революционерам и партизанам и даже их прятали от Колчака, рискуя жизнью. А Лев Толстой, оказывается, который написал „Петра Первого“ (так он сказал), приходится ему дальним родственником. При этих его словах Галя почему-то захихикала, насколько она все-таки циничная, что смешного она в них нашла? Она вообще мне как-то сказала: „Как-то надоело — включишь телевизор — попы, опять включишь — опять попы, лучше бы побольше эротику показывали“. Я тогда ей ничего не сказал, но теперь меня даже передернуло от ее смеха. Ведь нельзя же так. Просто одни мужики на уме. Сейчас надо возрождать культуру, а на это способна одна только церковь, так надо же иметь хоть немного уважения. Священник про это тоже говорил. Он еще сказал, что существование Бога недавно научно доказано, и что в соборе скоро снова будет действующая церковь. Тут кто-то его спросил про то, где же тогда все будут сидеть, ведь алтарь придется освободить, наверное. А он так ласково посмотрел вокруг и сказал: „И в алтаре сидеть будете, все по-старому останется. Только мы вам по пятьсот рублей зарплату платить будем!“ Тут все просто охнули и очень обрадовались. Только наша парторгша стояла с такой каменной рожей, непонятно было, нравится ей это или нет. Ну, у нее всегда рожа такая, одинаковая. А зам директора был явно недоволен, он стал этого священника из алтаря выгонять, ну тот ушел, конечно, не драться же ему с начальством. Только мне показалось странным, что он, когда из алтаря выходил, полез прямо через ограждение, которое вокруг царских врат выставлено, хотя рядом был свободный проход. А он задрал рясу и так и полез, — все посетители даже удивились.