Что было и что не было (Рафальский) - страница 8

Так что в записях памяти не отмечается никаких кровожадных призывов ни со стороны левых, ни даже со стороны правых, любивших порой, что греха таить, спеть с подъемом: «Гей, славяне!» и вспомнить о тевтонском, «Дранг нас остен».

Все чувствовали, что, хотя наша армия после Дальневосточной катастрофы отошла, освежилась, подтянулась, лучше вооружена и боеспособна, — немцы более серьезный враг, чем (как писала о японцах в 1903 году шапкозакидательная пресса) — «косоглазые макаки»; и кроме того, внутренний мир в стране был все еще неустойчив, условен и в самом ближайшем будущем может поставить на очередь те же проблемы, что и в недалеком прошлом.

Но уважаемый редактор выходящего в Брюсселе во всех отношениях достойного «Часового» В. В. Орехов добросовестно заблуждается, когда пишет, что война 1914 года грянула неожиданно: за шесть месяцев до Сараевских событий Николаю II была подана «докладная записка», разбирающая причины, ход и последствия неизбежной мировой войны с такой точностью и тонкостью, как будто ее автор, бывший министр внутренних дел в кабинете С.Ю. Витте, Петр Николаевич Дурново, долго изучал их по архивам всех столкнувшихся сторон.

«Центральным фактором переживаемого нами периода, — пишет П. Н. Дурново в феврале 1914 года, — является соперничество Англии и Германии», соперничество на морях, в международной торговле, в промышленности — неминуемо ведущее к вооруженной борьбе между ними, которая — из-за островного положения Англии — ни для одной, ни для другой стороны не может окончиться решающе без участия сильных континентальных государств. И убеждая Царя не вмешиваться в это чужое для России дело, П.Н. Дурново с богатыми подробностями показывает, что от сближения с Англией Россия только проиграла — в Тибете, в Персии, на Балканском полуострове. Затем с большой точностью распределяет державы по обеим сторонам баррикады в будущей войне, отдельно называя колеблющихся и неуверенных, и особенно напирает на нежелательность войны России с Германией, войны, «ведущей к ослаблению монархического начала».

«По моему глубокому убеждению, — пишет он, — основанному на изучении всех современных государственных течений, в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция, которая силой вещей перебросится и в страну победительницу… Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет Россия, где народные массы несомненно исповедуют принципы бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же бессознательную, как и социализм широких слоев населения, — политическая революция у нас невозможна, и всякое революционное движение выродится в социалистическое… У нашей оппозиции нет поддержки в народе, не видящем никакой разницы между правительственным чиновником и интеллигентом. Русский простолюдин, крестьянин и рабочий, одинаково не ищет политических прав, ему не нужных и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его землей, рабочий — о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта. И дальше этого их вожделения не идут. Русская оппозиция сплошь интеллигентна и в этом ее слабость… Крестьянин скорее поверит безземельному казенному чиновнику, чем помещику-октябристу, заседающему в Думе, рабочий с большим доверием отнесется к живущему на жаловании фабричному инспектору, чем к фабриканту-законодателю, хотя бы тот исповедывал все принципы кадетской партии… В случае неудачи, возможность которой в борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, — социальная революция в самом крайнем ее проявлении у нас — неизбежна…