Но в какой-то момент в нашей палате возникла тетенька неопределенной внешности и никакого возраста. Она назвалась педиатром. Выяснила наши фамилии, подошла к моей койке и, глядя сверху вниз куда-то мне в подбородок, забубнила нечто малопонятное:
– …По шкале Апгара… в целом стабильное… основные показатели пока в норме…
Меня охватил животный ужас. Вдруг острой болью свело низ живота, и в палате словно стало темнее. Рот педиатра открывался и закрывался – она похожа была на рыбу не первой свежести, которая уже давно без воды, но все еще трепыхается – вялая и противная. В минуты стресса я вообще перестаю соображать – вроде как глохну, есть такой грех. Я собралась с силами, перебила тетку и спросила:
– Что с ребенком?
– Да ничего, – устало буркнула она. – Нормально все. – И отошла к Дине.
Мне понадобилось какое-то время, чтобы прочухаться и вытереть простыней слезы и сопли. После этой процедуры я вдруг осознала, что тетка еще тут, в палате. Сидит возле соседней кровати и что-то втолковывает белой как полотно Динке. Та вообще-то от природы смуглая, и цвет ее лица даже после операции вызвал во мне зависть. Я помню, еще подумала, что она выглядит не так кошмарно, как я перед мужем. Увидев ее серые щеки, я перепугалась. Дина с неподвижным лицом вслушивалась в поток терминов, где мелькали названия лекарств и всякие наукообразные слова, которые ей ничего не говорили, а потому пугали до полуобморочного состояния. Тетка как-то на полуслове встала и ушла, а у Дины началась истерика. Даже я, ухватившая только самый конец разговора, поняла, что ее девочка вряд ли выживет. Я тоже заревела – чувство бессильного отчаяния смешалось с болью, ибо плакать оказалось физически больно. Оказывается, когда всхлипываешь, напрягаются какие-то мышцы живота, должно быть пострадавшие в ходе кесарева сечения.
Соседка вдруг попыталась встать, я от ужаса, что у нее разойдутся швы или начнется кровотечение, заорала что-то на максимуме своих сил. В палату влетела сестра, подскочила к Дине и толчком опрокинула ее на кровать. Через пару минут на пороге возникла Динкина врачиха – гренадерского роста баба. Оглядела нас, как новобранцев, растерявшихся на поле брани, и рявкнула:
– Чего ревете, как коровы? Дети живы, вы тоже. Чего еще надо?
Дина говорить не могла, только хрипела. Врачиха глянула на сестру, та рванула к двери. Я поняла, что соседке сейчас что-нибудь вколят, а потом все начнется сначала, и принялась сбивчиво лепетать про визит педиатра. Врачиха крякнула, прошептала что-то смахивающее на мат-перемат. Потом села на край постели, заставила женщину сделать несколько глотков воды и сказала: