Кыро поднял голову, застонал. Глаза его заплыли, щека распухла. Встретившись с ним взглядом, Михаил сказал:
— Эй, ты! Кыро, что ли... Подай-ка мой пиджак.
Грек Петрополис сорвался было с места, желая услужить, но Михаил остановил его негромким окликом:
— Носатый, замри!
Строго повел глазами на Зию.
— Помоги человеку встать.
Кыро не принял помощи. Кое-как встал, поднял пиджак, бросил Михаилу. Тот рукояткой вперед протянул ему нож.
— Возьми. И не вынимай, пока не прикажу.
Кыро посмотрел на нож, на Михаила — взгляд его выражал недоверие и страх. Он подозревал подвох.
— Не бойся, бери. Змея, которой прижали хвост, никому не страшна.
— Кто ты? — глухо опросил Кыро.
— Ясно — не налетчик, — хихикнул Петрополис.
Кыро бешено рванул нож из рук Донцова.
— Стоп! — остановил его Михаил. — Пошумели — довольно. Садись играть, Кыро.
— С чем ему играть? Он вчера спустил все до куруша, — глуповато осклабился лжеаптекарь.
В кармане брюк у Михаила лежало пять долларов. По пяти долларов им с Лорой с разрешения следователя выдали на питание.
— На. Выиграешь — вернешь по курсу, проиграешь, — считай за подарок. — Михаил вручил карманнику долларовую монету.
— Спасибо... кочак[24], — вымолвил изумленный Кыро.
На следующий день надзиратель послал Зию произвести уборку в тюремной конторе. Вернулся Зия с ворохом новостей. Оказывается, «кочак урус» был арестован на борту парохода, который пришел из Марселя. При нем находился чемодан с драгоценностями, а также «чок гюзель кыз»[25], чья красота не уступит лучшему в мире брильянту.
Получив столь исчерпывающие сведения, камера единогласно решила, что «кочак урус» не кто иной, как главарь международной гангстерской шайки. Открытие потрясло всех, а Кыро повергло в отчаяние — на кого он посягнул, на кого осмелился поднять руку! Только счастливая звезда спасла его от карающей руки аллаха. Весть о столь замечательном узнике, подобного которому эта паршивая тюрьма еще не видела в своих стенах за все триста лет своего существования, распространилась по другим камерам. Во время прогулок Михаил чувствовал на себе десятки восхищенных глаз. Дворик был тесный, солнце сюда проникало только в полдень и освещало один угол. Дни стояли холодные, и место под солнцем было предоставлено в единоличное распоряжение «уруса». Когда же Михаил уступил теплый угол бедолаге в набедренной повязке и папахе, по толпе заключенных прокатился гул изумления и восторга, а сам голый индивидуум, казалось, готов был пасть ниц перед великодушным «кочак урусом».
Такое раболепие, преклонение перед грубой силой наводило Донцова на грустные размышления. Но очевидно было и другое: заключенные необыкновенно чутки к малейшим проявлениям доброты и справедливости. Все эти люмпены податливы, как глина, и дальнейшая их судьба зависела от того, какого скульптора руки прикоснутся к ним.