За этой беготней по магазинам Татьяна Викторовна и не заметила как-то, что давно уже не видела Володю, и что Ирочка перестала с ней говорить о предстоящей свадьбе, и что, когда бы она ни пришла, дочь уже дома, пока звонок из Еревана не открыл ей глаза.
— Что там случилось с детьми? — с тревогой спрашивал Назар Ованесович. — Звонил Володя и буквально плакал. Говорит, что Ирочка раздумала выходить замуж. Умолял, чтобы я попросил вас уговорить ее. Сам он стесняется.
— Первый раз слышу, что они поссорились, — искренне призналась Татьяна Викторовна. — Успокойтесь, думаю, это несерьезно.
Совсем недавно она была решительно против брака дочери, а теперь чувствовала себя неловко перед Володиным отцом, которого знала только заочно, но уже прониклась к нему уважением, кажется, чувствовала себя виноватой и перед Володей, у которого, что ни говори, а была масса достоинств, и эти достоинства начинали перекрывать и то, что он старше, Ирочки и что живет не в Москве.
Пришла дочь, и Татьяна Викторовна обрушилась на нее с упреками:
— Как же тебе не стыдно перед свадьбой устраивать сцены! Вы еще не помирились?
— Нет, не помирились, — сказала Ирочка.
— А когда помиритесь? — Татьяна Викторовна все еще не верила в серьезность случившегося.
— Никогда! — коротко отрезала Ирочка, но, увидев ничего не понимающие, испуганные глаза матери, сжалилась и, так уж и быть, объяснила причину разрыва:
— Мама, ты не представляешь, какой он оказался скучный и заурядный.
— Но ведь это несерьезно, — каким-то просительным, заискивающим тоном произнесла Татьяна Викторовна. — Вы ведь помиритесь, правда?
— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! — ответила Ирочка.
1981 г.
Воробья звали Наташа. Сам воробей, конечно, не догадывался об этом, и когда человек, лежавший ближе всех к подоконнику, на котором были рассыпаны хлебные крошки, тихо говорил: «Вот и Наташа прилетела», он никак не мог принять такого обращения на свой счет, хотя бы потому, что был мужского пола. Но Тихомиров, а это его койка размещалась у окна, никогда не мог отличить самку воробья от самца, сколько ни пыталась в далеком-далеком детстве мама показать ему их какие-то особые приметы.
Тихомиров находился здесь уже третью неделю. Диагноз ему поставили — «обширный инфаркт», однако, когда он на другой день, придя в себя, спросил, что у него, врач — сухопарая седая женщина в золотых очках — опустила определение «обширный». Но все равно инфаркт был уже вторым, а больному еще не исполнилось и тридцати восьми, и поэтому лезли ему в голову разные невеселые мысли.