— Слышать я слышал, но всегда считал это пустыми выдумками, — сказал Агабек.
— Теперь ты видишь воочию.
— А где доказательства? Что в этом, — он понизил голос, — в этом ишаке свидетельствует об его царственном происхождении?
— А хвост? Белые волосинки в кисточке на самом конце?
— Белые волосинки? Это и все? Да я тебе найду их целую сотню на любом ишаке!
— Тише, тише, хозяин; говори шепотом. Ты хочешь более несомненных доказательств?
— Конечно, хочу! Этот ишак — принц? Так преврати же его на моих глазах в человека или, наоборот, преврати какого-нибудь человека в ишака. Тогда вот я поверю.
— Как раз таким делом я и думаю сегодня заняться: вернуть ему на короткое время его подлинный царственный облик. Что же касается превращения какого-нибудь человека в ишака, то, быть может, с помощью аллаха удастся и это.
— Так начинай: уже полночь.
— Да, уже полночь. Я приступаю.
И он приступил. Зная, что дубленую толстую кожу Агабека пробрать нелегко, он не жалел ни пыли, ни усердия. Он метался по хибарке из угла в угол, выкрикивая хриплым голосом заклинания, бросался на стены и отшибался от них, как мяч, топотал ногами, падал на пол и корчился, дрожа, исходя пеной. Затем весь потный, запыхавшийся — принялся за ишака, облив его для начала волшебным составом, что весьма ишаку не понравилось: он зафырчал и замотал головой.
— Кабахас! — придушенным голосом вскрикнул Ходжа Насреддин, входя в стойло. — Суф!.. Чимоза! Дочимоза, каламай, замнихоз!..
При этом он из-под рубашки, незаметно для Агабека, сунул ишаку под нос пахучую, сдобную лепешку, но в пасть не давал. Этим нехитрым способом он быстро довел ишака до полного исступления: тот заревел, поднял хвост и, брыкаясь, начал кидаться на жерди.
— Цуцугу! Лимчезу! — в последний раз возопил Ходжа Насреддин и, обливаясь потом, подбежал к Агабеку:
— Пойдем, хозяин! Теперь пойдем! Никто не должен видеть чудо превращения. Иначе — слепота! Неизлечимая, на всю жизнь!
Он вытеснил Агабека из хибарки, вышел и плотно прикрыл дверь:
— За мной, хозяин, за мной. Отойдем подальше: здесь оставаться опасно!
Агабек, слегка ошеломленный заклинаниями, не сопротивлялся.
Они свернули на тропинку, что вела к отводному арыку.
Ходжа Насреддин притворно закашлялся. Ночь ответила криком перепела, — это означало: «Я готов!» Все шло, как нужно.
У водяного лотка они уселись рядом на конец бревна, поддерживающего ворот.
Ходжа Насреддин еще не совсем отдышался после колдовства и жадно пил ночной свежий воздух. Мало-помалу его сердце усмирилось и дыхание выровнялось.
На Агабека ночная прохлада тоже возымела благодетельное действие, разогнав колдовской чад, сгустившийся в его черепе, под толстыми костями. Недоверчивый от природы, склонный видеть во всех человеческих деяниях преимущественно плутовство, он и в хибарке верил не очень, — а здесь, на свежем воздухе, не будучи более подавляем заклинаниями, окончательно отрезвел. И в его темной душе начала подниматься злоба, смешанная с досадой, — что его хотят оставить в дураках.