— Это все — туда, к управителю. Ты кончил, визирь?
— Кувшин моих ничтожных мыслей показывает дно.
— Вот хорошо, время уж — к вечеру. Твои слова меня убедили, визирь, твой замысел я одобряю.
— Милостивый взгляд повелителя возжигает светильник радости в моей груди! Сейчас я изготовлю фирман об освобождении гадальщика, а завтра с утра глашатаи возвестят по городу ханскую волю.
— Пусть будет так!
К вечеру Ходжа Насреддин в новом халате, новых сапогах и с тяжелым кошельком в поясе (дары вельможи) покинул свой плен.
Из ворот дворцовой крепости он вышел на площадь, уже подвластную вечерним теням.
Первым, кого увидел он за воротами, был жирный меняла — в парчовом халате, с гильдейской медной бляхой на груди, с уздечкой в руках, давно томившийся здесь в надежде проникнуть во дворец и повергнуть к стопам повелителя свою жалобу.
При появлении Ходжи Насреддина его лоснящееся от жира и пота лицо осветилось радостью.
— Тебя выпустили, гадальщик! О великое счастье — значит, мои кони вернутся ко мне! А я уж приготовил жалобу, заплатил писцу двенадцать таньга. Вот она, — почитай, если хочешь.
— Я читаю только по-китайски.
— Здесь — несколько слов, для тебя весьма лестных; я прошу повременить с отделением твой головы от твоего туловища, пока ты не разыщешь коней, — видишь, как я о тебе забочусь!
— Еще бы не видеть, — прими за это мою благодарность, купец!
— Так пойдем продолжим гадание; может быть, ты успеешь найти коней еще до наступления ночи.
— А куда нам спешить? Я, так же как и ты, — враг торопливости. Если уж мы решили повременить с отделением моей головы от моего туловища, то почему бы нам не повременить и с розыском твоих коней?
— То есть как это — повременить с розыском коней? Ты забыл: через три дня — скачки!
— Попробуй поговорить с ханом; возможно, он тоже большой любитель повременить и отложит скачки на недельку-другую.
И, не задерживаясь долее у ворот. Ходжа Насреддин повернул в сторону базара, где уже били, рокотали барабаны, провожая солнце к закату.
— Если так, то берегись, гадальщик! — зашипел купец, перекосившись лицом. — Я знаю: ты подкуплен, и знаю, кем! Но у меня тоже есть во дворце свои люди, эти ворота откроются передо мною, и тогда — горе тебе, гадальщик, — тебе и твоему подкупителю!
Ходжа Насреддин был уже далеко и не слышал этих угроз.
По всему его пути лежали на площади косые, уступчатые иззубренные тени — словно спины сказочных чудовищ, притаившихся, чтобы схватить его; но, как очарованный принц, хранимый высшими силами, он свободно и смело шел между ними, подняв лицо к пылающему солнцу. Оно опускалось в гряду волнистых тонких облаков и заливало их ясным огнем, обещая земле на завтра горный прохладный ветер — спасенье от жгучего зноя.