– А ведь она, эта Валерия, тоже могла бы так – наклонить голову и прижаться, – говорил он себе, ворочаясь на своей жесткой койке. – И может быть, она не стала бы смеяться, и дышать мне в лицо алкоголем, и торопить меня… Может, она дала бы себе время получше узнать меня, и принять целиком, и понять, и пожалеть.
Отчего Мраку казалось, что она умеет понимать и жалеть? Обычная девушка. Не злая, не добрая. Не дура, не умница. Даже не красивая. Он мог бы счесть ее обычной свистулькой, которой ни за что ни про что обвалился чудесный дар. Сможет ли она им воспользоваться – пусть не во благо, но хотя бы не во вред людям да и себе самой? Кто пожалеет ее саму, кто ее защитит?
– И все-таки удивляюсь я, госпожа Валерия! Казалось бы, все газеты, все каналы должны только о вас и кричать, звонить на весь свет. Ясновидящая новая объявилась! А в СМИ – тишина, пара заметок и один сюжет… Не постигаю.
– А что тут, Лешечка, постигать? То самолет упадет, то террориста взорвут – некогда СМИ на меня внимание обращать. Сейчас все проплачивать надо. А я пока не могу, не имею возможности. Как у нас с выручкой сегодня?
– Так себе…
– Вот то-то и оно.
Рядом с этим мальчиком Валерия чувствовала себя необыкновенно взрослой и по-житейски мудрой, потому разговаривать с ним было делом приятным. Вошли в обычай вечерние беседы на кухоньке. Лешечка варил кофе на плите с одной действующей конфоркой, подливал в чашки по столовой ложке коньяку и, примостившись на единственном табурете, ждал госпожу. «Госпожа Валерия» – так он по собственному почину начал Леру звать, сначала в телефонных разговорах с клиентами, потом, не встречая сопротивления, и при личных беседах. Это было стеснительно и приятно, как щекотка. Лера приходила, мимоходом запирала дверь – рабочий день кончился. Лешечка вскакивал, чтобы уступить ей табурет, но она царственным жестом усаживала его обратно и грациозно вспархивала на стол. Так они и сидели – он за столом, она на столе, изящно скрестив ножки, пили кофе до одурения и болтали о всякой всячине – в основном о Лерином необычайном даровании и прочих ее достоинствах, обсуждали клиентов и рассказывали друг другу бесконечные байки, всегда касающиеся денег и внезапного обогащения. Эти беседы затягивали – и сами затягивались допоздна. Возвращаясь домой, Лера чувствовала себя как бы под хмельком. Ей льстила явная, но немая влюбленность этого мальчонки, влюбленность, окрашенная в тона поклонения. Он высоко оценивал ее поступки, внимательно прислушивался к словам и запоминал малейшие движения души.