Все обступили его, удивляясь и восхищаясь тем, как это он сумел довести до аэродрома и посадить такую изрешеченную машину.
Поведав о своих злоключениях, о том, как его подбили, Платонов неожиданно для всех сказал:
- Братцы, что на станции Оболь творится, просто что-то неописуемое! Когда меня подбили,- продолжал он,- я отстал от группы и на бреющем полете напрямик решил тянуть на свою территорию. Еще километров за двадцать пять я увидел в районе станции Оболь огромный столб черного дыма, поднимавшийся высоко в небо. А уже когда пролетал мимо самой станции, километрах в шести от нее, я наблюдал взрывы огромной силы и сплошное море бушующего огня. А что там такое, собственно, происходит, я так и не разобрал!
Когда же Платонов и Садчиков доложили о своих наблюдениях в штабе полка, то вскоре у штабной землянки появился плакат: "Следуйте примеру летчика младшего лейтенанта Ладыгина! Сегодня он один уничтожил на станции Оболь пять железнодорожных эшелонов с горючим, боеприпасами и техникой врага!"
Выслушав мой рассказ о гибели командира эскадрильи, начальник штаба покачал головой и, тяжело вздохнув, сказал:
- Жалко Попова! Зачем он полез на Оболь? Не было же ему такого задания...
Всю ночь меня бил озноб и снилось, как переворачивается машина комэска и он беспомощно хватает воздух руками, пытаясь найти ручку управления и выровнять самолет, но вместо штурвала зияет огромная пробоина, и машина, беспорядочно кувыркаясь, продолжает падать. Кругом бушует море огня. А Попов укоризненно повторяет: "Зачем мы залезли сюда, в это пекло? Нас ведь никто не просил!"
Я просыпался в холодном поту, стараясь отогнать от себя этот кошмар, но он мучил меня всю ночь, возвращаясь в разных вариантах во тьме землянки, чуть только я начинал вновь засыпать.
И еще много неприятных переживаний доставил мне этот вылет. Где-то подсознательно меня преследовала мысль, что в общем-то, наверное, я был в какой-то степени виноват в гибели Попова. Ведь это я заметил эшелоны и сказал о них капитану. Возможно, сам бы он их не заметил. Эта мысль не давала мне покоя.
Мне стало до того муторно на душе, что я ушел в лес. Никого мне не хотелось сейчас видеть, тем более, что у меня было освобождение от полетов. Ребята, участвовавшие в этом вылете, непроизвольно избегали встречи со мной. А я в их присутствии чувствовал себя ужасно неловко, как будто был перед ними в чем-то виноват.
Иной раз, когда я подходил к шумной компании, ребята, увидев меня, вдруг замолкали, чего раньше никогда не было. Постояв немного, я уходил.