* * *
Но весь их план полетел псу под хвост. В восемь утра Андрея разбудил звонок (он договорился встретиться с Русланом в одиннадцать и потому еще крепко спал).
– Можешь нас поздравить! – зловещим шепотом прошипел Бородин. – Все, как она и предсказывала.
– Кто предсказывал? С чем поздравить? – Андрей туго соображал со сна.
– Она. Журналистка. Кира Самохина, черти бы ее задрали. Четвертый труп. Можешь послать свои версии знаешь куда?
– Четвертый? – не поверил Андрей. – Мужчина? Женщина? Подожди! Это не… Ольга?
– Нет, успокойся, не Ольга и не Столяров. Все та же схема: полное отсутствие схемы. И тот же почерк: удар в висок. И тот же…
– Так кто же убит?
– Ну… – Бородин отчего-то замялся. – В общем, он гомосексуалист. Но дело не в том! Он четвертый, понимаешь? Продолжаются убийства, и она знала об этом заранее.
Глава 2
Кира Самохина и четвертая жертва
Я – киллер, а думала – просто любительница падали, гурманка-трупоедка. Только вчера вечером я это поняла, только вчера… Убийства продолжаются и будут продолжаться до тех пор, пока я не остановлюсь.
Я хотела остановиться, вчера хотела, даже пыталась высказаться решительно и твердо, но в результате получила новый заказ.
Вчера вечером, уже зная о том, что произойдет ночью.
В девять часов получила. С головы до ног облитая шампанским, с головы до ног перепачканная шоколадом, пьяная в зюзю, я согласилась. Продолжить свой киллерский цикл. Зная, что материал для новой статьи испечется ночью. Пирожники и убийцы работают ночью.
Я согласилась. Хохоча развратным, пьяным смехом. Подрыгивая ногой, одной рукой обнимая плешивую голову Годунова, а другой чрезмерно волосатую – Главного. Согласилась – и наша сходка превратилась в настоящую оргию.
Главный пришел ко мне домой в восемь часов с набоковским букетиком ландышей (где он раздобыл их среди июля, понять не могу), шампанским и огромной коробкой конфет (дальше вкус его подвел, только на ландыши и хватило). А к девяти я была уже совершенно пьяна и все были пьяны. Была пьяна – и потому согласилась. Были пьяны – и настояли на том, на чем настаивать нельзя.
Но это не может служить нам оправданием.
Шоколадная, тошнотворно-тягучая слюна до сих пор стоит в горле и никак не желает проглатываться, от рук и от всего тела пахнет ванилью. Тугие прохладные струи, как листья моих ландышей – они тоже пошли в расход, приняли участие в оргии, – не могут смыть, не могут смыть бесстыдного шоколада. Прибавить горячей?
Но я ведь пыталась отказаться – сопротивлялась, не поддалась изнасилованию сразу. Я пыталась отказаться, когда поняла, что я попросту киллер: трое уже готовы, а к ночи подоспеет четвертый. В шесть вечера я пыталась отказаться – в восемь Главный пришел ко мне с букетом и прочим. Я и в восемь еще пыталась – Главного поддержал Годунов – спелись. Как быстро они спелись, как быстро объединились против меня, сделали вид, что действуют для моего же блага – для блага всего человечества. А сначала бедный Лев Борисович порывался залезть в шкаф. Увидел свою замену в дверях и сиганул в комнату, стыдно ему стало перед новым редактором, которого на его место поставили. Но ничего – спелись. Через пять минут спелись. А в полдевятого – мы еще и пьяны-то как следует не были – Главный пересел со своего стула на пол, обнял мои колени и, глядя снизу, кокетливым тоном начинающей развратницы спросил: