– До свидания.
– Как, вы в самом деле?… Кира! – закричал он так, что в телефоне что-то задребезжало. – Вы и права не имеете, я пока еще ваш редактор, я, в конце концов, приказываю!
– Я не напишу больше ни одной статьи. И вообще я ухожу… в отпуск… навсегда ухожу.
– Кира! – Он пробормотал какое-то ругательство. – Я сейчас к вам приеду!
– Меня не будет дома.
Я повесила трубку. Первый раз за долгое время почувствовала облегчение. Села на краешек дивана, обхватила голову руками и расхохоталась, представляя, как Главный носится сейчас по кабинету, исторгает проклятия, гадает, кто меня переманил и сколько предложил, соображает, с какой суммы можно начать торги. Страшная вещь – газета, как хорошо, что я наконец с ней разделалась. В этот момент мне искренне верилось, что с журналистикой покончено.
– Кира! – Годунов тронул меня за плечо. Я подняла голову – вид у него был ужасно расстроенный. От разговора с майором не может отойти? Ему-то чего бояться?
– Все самое страшное позади, Лев Борисович, сегодня он уже не вернется.
– Да я не о том. – Годунов отчего-то заискивающе улыбнулся. – Ты, я слышал, на работу сегодня не пойдешь?
– Не только сегодня, Лев Борисович, не только сегодня. Я вообще туда больше не пойду.
– Я так и понял. – Он совсем сник. – Ну почему, Кирюша?
– Начинаю новую, честную жизнь. – Я весело подмигнула. – С журналистикой покончено.
– У тебя так хорошо получалось, – уныло произнес Годунов.
– Что хорошо получалось? Быть падальщицей?
– Да почему?…
– Вы правы, лучше всего у меня получалось быть убийцей! Они же на самом деле погибают, неужели вы этого не понимаете?
– Ты в этом не виновата, Кира. Ты просто описываешь свершившийся факт. Я не верю, что ты…
– А я верю! – закричала я на него. – Верю, потому что это происходит. Я не буду больше писать! Мне нельзя больше писать! Мне никогда нельзя было писать, только я этого не понимала.
– Но нельзя же вот так, в одночасье сломать всю карьеру!
– Можно и нужно! Таких, как я, вообще близко нельзя подпускать ни к какому печатному органу.
– Успокойся, Кирочка. – Годунов положил руку мне на плечо, как тогда, при майоре. Мне стало ужасно противно: и рука его противна, и сам Годунов. – Хочешь, я тебе кофе сварю? – И голос его ноющий, забитый, жалкий, угодливый противен. – Ты пока кофейку попьешь, а я позвоню Вячеславу, скажу, что ты передумала…
– Ничего не передумала! – вскипела я. – Вячеславу можете не звонить, не трудиться, он сейчас сам сюда явится. Я ухожу. А вы, если хотите, хоть целуйтесь с ним, только меня оставьте в покое!
Я вскочила, выхватила одежду из шкафа, метнулась в ванную переодеваться. Как я сейчас жалела, что приютила Годунова! Как он мне мешал, как мешал!