Глаз сна — точка зрения, камера — низко скользила над сосновыми половицами, через разные комнаты этой железнодорожной квартиры, снимая всё: волокна дерева, каждую их извилистую линию и узелок… слой пыли, выпуск «The Nation», пустую бутылку из-под «Гролша», пепельницу. Потом, медленно двигаясь вперёд, камера наплыла на правую ногу Мелиссы, голую, её скрещенные ноги, голые, и синюю шёлковую комбинацию, и вот она наклоняется, комбинация сползает, полуобнажая груди. Длинные, блестящие, чёрные волосы прячут её плечи, почти закрывают лицо. Она сидит в кресле, курит, о чём-то думает. Выглядит она ошеломительно. Я сижу на полу, как мне представляется, и выгляжу чуть менее ошеломительно. Потом, через пару секунд, я встаю на ноги и точка зрения — головокружительно — поднимается вместе со мной. Когда я поворачиваюсь, всё поворачивается, и в эдакой сковородке комнаты я разглядываю чёрно-белые фотографии на стене, фотографии старого Нью-Йорка, которые так нравятся Мелиссе; я смотрю на каменную полку давно не разжигавшегося камина, над ней зеркало, а в зеркале — мельком — я, в старой вельветовой куртке, которая у меня была, такой худой, такой молодой. Продолжая движение, я вижу открытые двери, связывающие комнату со спальней, а потом, стоя в дверях, я вижу Вернона, с волосами, лощёного, в кожаной куртке, в которой он тогда ходил. Я очень внимательно его разглядываю, его красивые зелёные глаза, высокие скулы, и пару секунд кажется, что он говорит со мной. Губы у него движутся, но я не слышу ни звука…
А потом внезапно это кончается, сигнализация уныло завывает на Десятой улице, и я спускаю ноги с кровати — глубоко дышу, с чувством, что видел призрак.
Неизбежно в голове у меня селится следующая картина с участием Вернона, но тут уже прошло лет десять-одиннадцать: Вернон лыс, лицо обезображено шрамами и синяками, Вернон лежит на диване в другой квартире, в другом районе…
Я уставился на коврик около кровати, на его сложный, бесконечно повторяющийся узор, и медленно покачал головой из стороны в сторону. С тех пор, как я начал пару недель назад принимать МДТ, я не особо думал о Верноне Ганте — хотя, по любым понятиям, повёл я себя ужасно по отношению к нему. Обнаружив, что он мёртв, я сначала обыскал его спальню, а потом украл его деньги и собственность. Я даже не пошёл на его похороны — убедив себя, без единого на то повода, что Мелисса бы этого не хотела.
Я встал с кровати и быстро пошёл в комнату. Взял две таблетки из керамического горшочка над компьютером, который ежедневно пополнял, и проглотил. Всё, что я забрал, принадлежало сестре Вернона — и бог с ними, с наркотиками, но уж куда пристроить девять штук, Мелисса бы придумала.