Уже опустив голову на подушку, я мысленно ахнула, поймав себя на внезапно пришедшем озарении! Интересно, почему имя Иисус не вызывает у меня такого же отторжения, как у Андреа и Тристана? Почему в моем мозгу всплывают какие-то нехарактерные для стригоев определения и термины, явно связанные с поклонением не Темному Отцу, а человеческому Богу? Почему я не воспринимаю его как своего врага? А ведь должна же, должна!.. Черт, похоже, первое, что мне следует сделать, так это разобраться в своей жизни: минувшей, настоящей, будущей. Понять, чего или кого во мне больше — человека или стригоя? Почему я не умерла, ради какой цели я выжила? Мне придется узнать, кто на самом деле виноват в возникшем противостоянии, кто есть добро, а кто — зло… А еще я хочу — о, как же я хочу отомстить Конраду!
Я погрузилась в сон, и последние мои чаяния, надежды, мечты и колебания оформились в горячечные строки, существующие внутри меня, а также вне меня, помимо меня…
На что похожа жизнь людей?
Та, над которой мы смеемся.
Хотя нередко задаемся
Проблемой поиска идей,
Но — без решений остаемся.
Зачем приходим в этот мир
Ранимыми, но часто злыми,
К чужой беде глухонемыми,
А белоснежный божий клир
Пятнаем просьбами пустыми.
Зачем уныло дни влачим,
Чтоб ночи скоротать грехами,
Да лечь, укрывшись под крестами,
Забыв, что дух не излечим
Ни покаяньем, ни стихами.
Зачем детей на свет плодим,
Поправ исконную науку —
Мол, рождены они на муку,
Мы в их лице не победим
Ни лень, ни тупость и ни скуку.
Зачем иных людей гноим
Под спудом зависти и гнева,
В дома несем всю грязь из хлева,
Богам враждебным, не своим,
Слагаем гимны без припева.
А есть ли смысл в судьбе такой —
Безрадостной, суровой, страшной,
Где не поднять суглинок пашней,
Где верх мечтанья — лишь покой
От смерти глупой, бесшабашной?
Какой ты станешь, жизнь моя?
Ведь я, сквозь мерзости наносы
Пропев свой стих сладкоголосый,
Ворвусь в безбрежность бытия,
Найду ответ на все вопросы…
На улице висела серая, снежная хмарь, завистливо заглядывающая в окна теплого, залитого электрическим светом палаццо Фарнезина. Андреа дель-Васто — повелительница стригоев — уверенно стучала каблучками своих щегольских туфелек, переходя из холла в гостиную, из зимнего сада в столовую, продвигаясь все дальше и решительно увлекая за собой озадаченного, пребывающего в растерянности Тристана. Наконец она начальственно впихнула его в интимный полумрак своей личной опочивальни и, толкнув мужчину в грудь, почти уронила на огромное, застеленное меховым покрывалом ложе. Подбитый под колени краем этого сексодрома, сделанного из мореного дуба, слоновой кости и перламутра, де Вильфор неловко упал на спину, вдыхая запах ее духов — тяжелых, агрессивных, мускусных. Это запах затягивал и подчинял, впрочем, как и сама Андреа.