– Вот так можно тайком подкинуть улики, – сказал он. – Конечно, в нашем участке это делают не часто, но когда делают, то именно так.
Законник захихикал, вынул прут, положил его себе на плечо и спросил:
– Ну что, похож я на Ханумана?
– Точь-в-точь как в телевизоре, – ответил полицейский.
Законник попросил открыть дверь камеры, что и было сделано. И собутыльники увидели заключенного, спавшего на нарах, прикрыв локтем лицо от едкого света голой лампочки в потолке. Под краем дешевой полистероловой рубашки тянулся поясок голой кожи, за ней различалась поросль густых черных волос, показавшихся двум зрителям опушкой тех, которыми заросли его чресла.
– Гребаный сын неприкасаемого. Ишь как храпит.
– Его отец говно выносил, а этот тип думает, будто он может нас говном поливать!
– «Сатанинские стихи» он продает. Под самым моим носом, а?
– Эти люди считают, что им теперь вся Индия принадлежит. Разве нет? Им теперь и всю работу отдай, и все университетские степени, и все…
Рамеш стянул с похрапывавшего заключенного штаны, поднял повыше прут, а законник сказал:
– Врежь ему, как Хануман в телевизоре!
Ксерокс с воплем проснулся. Рамеш протянул прут Д’Сузе. Та к полицейский с законником и забавлялись, по очереди: один лупил Ксерокса по коленным суставам, совсем как божественная обезьяна в телевизоре, а другой – то ниже колена, то выше, опять-таки как та же божественная обезьяна в телевизоре. А после они, хохоча, целуясь и пошатываясь, выползли из камеры и закричали, чтобы кто-нибудь ее запер.
В ту ночь Ксерокс заходился, просыпаясь, криком.
Утром Рамеш пришел в участок, выслушал рассказ констебля о Ксероксе и сказал:
– Черт, значит, мне это не приснилось.
Он приказал констеблю доставить заключенного в районную больницу имени Гавелока Генри и потребовал утреннюю газету, надо же было посмотреть, как там цены на бирже.
На следующей неделе в участке появился – шумно, потому что на костылях, – Ксерокс, по пятам за ним шла его дочь.
– Вы можете переломать мне ноги, однако книги я продавать не перестану. Такова моя участь, сэр, – сказал Ксерокс. И улыбнулся.
Рамеш тоже улыбнулся, но постарался не встретиться с ним глазами.
– Я иду на гору, сэр, – сказал Ксерокс, подняв перед собой костыль. – Продавать книги.
Все прочие полицейские обступили Ксерокса и его дочь, попросили простить их – и Рамеш вместе с ними. Он велел позвонить Д’Сузе, полицейские позвонили. Законник пришел прямо в парике, с двумя помощниками, тоже в черных мантиях и париках. Узнав же о причине, по которой полиция призвала его к себе, Д’Суза расхохотался.