– …говорят, полиция оцепила и школу, и техникум. И пока она не поймает террориста, никто оттуда не выйдет.
Ладно, выходит, ему повезло: задержись он там чуть дольше, оказался бы в полицейской западне.
Когда они доехали до особняка, Шанкара влетел в него с черного хода и, перескакивая через ступеньки, понесся в свою комнату. Незадолго до взрыва ему явилась идея послать в «Герольд Зари» манифест: «Лазрадо – дурак, а бомбу взорвали в его классе, чтобы доказать это всему свету». Он поверить не мог в то, что оставил эту бумажку лежать на своем столе, и теперь мигом разорвал ее. А после, не уверенный в том, что клочки никто не сможет сложить, дабы восстановить написанное, подумал, не проглотить ли их, но решил, что проглотит только ключевые слоги – «радо», «бом» и «класс», – а остальные сжег на карманной зажигалке.
А кроме того, думал он, ощущая, как его подташнивает от устраивающихся в желудке обрывков бумаги, это не то сообщение, которое следовало бы передать прессе, потому что гнев его был направлен не на одного лишь Лазрадо, но шел много дальше. Если бы полиция попросила его сделать заявление, он сказал бы так: «Я взорвал бомбу, чтобы положить конец существующей уже пять тысяч лет кастовой системе. Я взорвал ее, желая показать, что ни об одном человеке не следует судить, как судили обо мне, лишь по тому, кем ему выпало появиться на свет».
От этих возвышенных слов ему стало немного легче. Он был уверен: в тюрьме с ним обращались бы не как с другими, а может быть, как со своего рода мучеником. Комитеты борьбы за права хойка устраивали бы ради него демонстрации, полицейские не решались бы и пальцем его тронуть, а потом, выйдя на свободу, он увидел бы большую толпу встречающих – так началась бы его политическая карьера.
Теперь он чувствовал, что просто обязан послать в газету анонимное письмо – чего бы это ни стоило. Он взял чистый листок и начал писать, ощущая в животе жжение от проглоченной бумаги.
Вот! Готово! Он перечитал написанное.
«Манифест бесправного хойка. Почему сегодня была взорвана бомба!»
И передумал. Все же знают, что он хойка. Все и каждый. Сплетничают об этом, и сплетни их схожи с безликим зудением, доносившимся сегодня из-за черных дверей классных комнат. Все в его школе, даже во всем городе, знают, что, как ни богат Шанкара Прасад, он всего лишь сын женщины-хойка. И если он пошлет такое письмо, все мгновенно поймут, кто подложил бомбу.
Он вздрогнул. Нет, это всего лишь крик зеленщика, подкатившего свою тележку прямо к задней стене дома: «Помидоры, помидоры, красные зрелые помидоры, покупайте красные зрелые помидоры!»