И только через несколько мгновений она поняла, что эти слова – чужие, холодные, произнесенные с незнакомыми интонациями, – относятся к ней…
Ей показалось, что у нее останавливается сердце. Рука замерла у засова.
– Ой, бросил бы ты ее лучше, Геночка! – Женский голос зазвучал плаксиво. – Не выйдет с ней ничего!
– Помолчи, поняла? – оборвал плаксивую женщину Гена. – Все выйдет! Деваться-то некуда. С чего я капцовским долг буду отдавать? С француженкиных денег, больше не с чего. Ладно, ладно, не реви, – добавил он покровительственным тоном. – Устроюсь – приедешь ко мне. Парижанкой будешь!
– Ага, парижанкой, – всхлипнула женщина. – Больно я тебе там нужна.
– Нужна, Наташка, нужна. Я ж тоже парижанин буду, – усмехнулся он. – Вот и будет у меня все как положено: жена для респекта, любовница для души и тела. А то с француженкой этой, знаешь, удовольствия мало. Со скуки с ней сдохнешь. Вялая она, не то что ты. Короче, не бзди. Если я тебе что обещал, так и сделаю. Езжай давай. И чтоб без фокусов мне – с электрички прямо на поезд и домой. Поняла?
Что ответила Гене его собеседница, Мария уже не слышала. В ушах у нее поднялся шум, в глазах потемнело – буквально потемнело, хотя, может быть, это просто еще больше сгустились сумерки, ну да, конечно, ведь она совсем не видит уже ни засова у себя под рукой, ни сосен, растущих у въезда во двор… Конечно, это просто сумерки, темно…
Спотыкаясь о нависающие над дорожкой сугробы, Мария пошла от ворот к дому.